Осквернители (Тени пустыни - 1)

- А вы знаете, дорогая Настя-ханум, - сказал Гулям, - мельник принял вас за английскую леди. Ха... Мою любимую жену, жену человека, который бесится от слова "инглиз". Мой дед стрелял в англичан, когда они душили племена свободных пуштунов. Мой отец сражался с англичанами, обратившими мои горные долины в страну гнева. Сердце разрывалось у меня, мальчика, при виде храбрецов, рыдающих от бессилия перед жерлами пушек. Мальчиком я направлял слабыми руками дуло винтовки в англичан. Но что может самый храбрый из храбрых, когда у него лишь ружье, а на голову ему железные птицы сбрасывают бомбы?! Храбрецу остается только ненавидеть, ненавидеть и еще сто раз ненавидеть.

- Тут такой ветер, и я так устала, - проговорила чуть слышно ханум, не приподняв даже кончик прозрачного шарфа. - Мне трудно в такую жару думать о каких-то англичанах... Когда наконец кончится пустыня? По-моему, пустыня хуже англичан.

Лицо Тадж-э-Давлята еще больше перекосилось. Он так и застыл на месте, держа в руках миску с верблюжьим молоком:

- Горбан, позволь заметить... Не подумай плохого, но твоя уважаемая ханум... о... ханум только по своей доброте может говорить такое. Я все хочу сказать и не решаюсь.

- Говори, старик!

- Горбан напрасно путешествует по пустыне так... без охраны.

- Не твое дело, старик! Я у тебя совета не спрашиваю.

Несомненно, теймуриец со столь пышным именем и самомнением должен был бы обидеться, но он не обиделся. Он только наклонился быстро к самому уху Гуляма и сказал:

- Ты ждешь караван? Из пустыни идет караван? Ты ждешь караван и мучаешь свою нежную ханум на солнце, на злом хафском ветре?

Сказать, что вопрос ошеломил Гуляма, значило бы ничего не сказать. В глазах афганца появилось выражение, не предвещавшее ничего хорошего. Но теймуриец спешил высказать все, что он знал, и не обращал внимания на выражение глаз Гуляма.

- Ты спросишь, откуда какой-то собиратель соли и мельник знает о караване? - продолжал старик. - О, собиратель соли и мельник знает все, что происходит в пустыне и в степи Даке Дулинар-хор. Не сердись, горбан. Когда инглизы ползают вокруг, словно муравьи, тебе не помешает совет и собирателя соли, мельника Тадж-э-Давлята.

- Говори, проклятый, что ты знаешь.

- Не сердись, горбан, скажу. Все, что знаю, скажу.

- Ты скажешь наконец?!

- Сюда едет сам начальник канцелярии господина генерал-губернатора.

- Начальник канцелярии?! Зачем?

- Начальник канцелярии скажет вам, горбан, что вам нельзя переезжать границу.

- Это еще что за новости?!

- Начальник канцелярии скажет: белуджи Керим-хана узнали про караван. Белуджи протягивают руки жадности к вьюкам.

У Гуляма вырвалось что-то похожее на проклятие. Он едва сдержался и, поклонившись ханум, пробормотал извинение:

- Простите... Эти разговоры не для вас, но это очень важно. - Он снова обратился к теймурийцу: - А ты тоже знаешь про вьюки и... что во вьюках?

- В пустыне всем известно, что везут по тропам пустыни, - уклончиво протянул теймуриец, и прислушался. В глазах его мелькнуло беспокойство, и он, спеша и глотая слова, продолжал: - Горбан, я слышал о вас. Но и проклятые инглизы знают, что вы ненавидите их, что вы боретесь за справедливость. Кругом измена. В пустыне измена, в ветре измена. В пустыне рыщут пробковые шлемы... Я видел, в пустыне рыщет араб по имени Джаббар. По пустыне рыщут жандармы. Не думайте! Старик Тадж-э-Давлят не только копается в соляном болоте. Он не оглох от скрипа жерновов.

Теймуриец даже разогнул спину и весь как-то выпрямился. На лице у него читалась надменность и значительность.

Он усмехнулся и обвел руками помещение:

- Это тоже неплохая мельница. Эту мельницу сложили из дикого камня прадеды прадедов Тадж-э-Давлята. И сложили они ее не только для того, чтобы молоть ветром соль. Предки Тадж-э-Давлята были храбрые воины. Из мельницы очень хорошо высматривать, а не едут ли по дороге враги...

Он проковылял к стене и припал лицом к отверстию, пробитому в камнях. Тотчас же он повернулся к Гуляму:

- По степи едут. Я не знаю, кто едет. Возможно, инглизы, возможно, начальник канцелярии... Только это не Керим-хан... Керим-хан будет здесь послезавтра.

Гулям вскочил.

- Нет-нет!.. - успокоительно проговорил мельник. - Керим-хан и его головорезы далеко. Не беспокойтесь, горбан! У вас еще есть время.

Тадж-э-Давлят, хромая, вернулся и сел.

- Садитесь, горбан, поешьте нашей нищенской пищи и не сердитесь. Люди делятся на храбрецов и на робких. Храбрецы - разбойники. Они из храбрости делают ремесло. Я не храбрец. Я хочу спокойно по вечерам уходить домой в свое селение, сидеть у очага, гладить своего сына по головке и пить чай. Я болен, хром и желаю покоя. Но я знаю, что в пустыне, кто в пустыне. Все, что говорит Тадж-э-Давлят, все от чистого сердца. И пусть, кто хочет слушать, слушает и за стеной, и в пустыне, и здесь. Пусть слушает, что говорит собиратель соли и мельник. Да пусть мои уши в вое ветра слышат... топот копыт. И клянусь, кто едет, слышит разные разности, но... ни слова о караване!