Осколки легенд. Том 2

— Первая правда в разговоре. Тебе на самом деле жаль, сейчас верю, — Павла некрасиво оскалилась. — Так вот, взяли меня потому, что времена настали новые, а я работала по-старому, ни себя, ни врагов не жалея. Не нужно это тогда было никому. А сейчас, Оскарушка, времена снова поменялись, потому я и мне подобные снова вернулись на свои места. И поверь, если ради того, чтобы гадину фашистскую задавить, понадобится кровью всю Москву залить — залью. Твоей, таких, как ты… Да и свою сцежу по капле, если понадобится, понял?

— Не знаю ничего, — просипел толстяк. — Ни с кем я не общаюсь!

— Врет, — вдруг сказал Ликман. — Точно врет.

— Конечно. — Павла похлопала хозяина квартиры по пухлой щеке, разогнулась и достала из кармана пачку папирос. — Так, мальчики, давайте-ка вот этот шкаф в сторонку отодвиньте. Тяжелый, знаю, но надо.

— А! — дернулся было Кноппе, но Веретенникова мигом припечатала его к полу, поставив на спину ногу в хромовом сапоге, попутно чиркнув спичкой, а после поднеся ее к папиросе.

— Вот тебе и раз. Дверь, — произнес Швец, когда шкаф поменял свою дислокацию. — В соседнюю квартиру, что ли? У нас такая же у дяди Горы в коммуналке, только он ее шкафом не закрывает. Просто заколочена, и все.

— Это потому, что дяде Горе твоему прятать нечего и не от кого, — пояснила Павла. — Он по профессии кто?

— Прокатчик на «Серпе и Молоте».

— То есть рабочий человек, у которого все добро в одной комнате помещается, да еще и место остается. А наш хомячок не такой.

В этот момент Кноппе взревел, как медведь, ловко извернулся и дернул Веретенникову за ногу, да так, что та почти упала. Но только почти. Рефлексы, которые Павла приобрела за десятилетия беспрестанной войны — и тайной, и явной, — никуда не делись, потому она сгруппировалась, словно резиновый мячик оттолкнулась от пола, снова поднялась на ноги, развернулась и всадила ребро ладони в горло оценщика, а после еще и папиросой, которую не выпустила из пальцев, ткнула ему в лицо.

— Не шали, — велела она хрипящему мужчине, который не знал, за что хвататься — то ли за горло, то ли за ожог. — И сразу — в следующий раз вместо пепельницы твой глаз использую, ясно? Так, чего стоим? Дверь долой!

Соседняя квартира оказалась полной противоположностью той, в которой обитал Кноппе. Старорежимная мебель в прекрасном состоянии, множество картин, висящих на стенах, огромные пестрые вазы, стоящие у стен, шкатулки на столиках работы явно не этого и даже не прошлого века — чего там только не было.

— Красиво, красиво, — оценила Павла интерьер, оглядевшись. — Ну что, Оскар Юльевич, повторю свой вопрос: кто к тебе приходил в последний месяц и что просил?

— Не понимаю, о чем вы, — похрипел мужчина, которого Ликман за шиворот приволок сюда. — Оставьте меня в покое.

— Это можно, — великодушно разрешила Павла, глядя на одну из картин. — Почему нет? Ого, Рокотов времен расцвета! Это же один из портретов, что ему Умский заказал, да? Кто-то из опекунского совета Московского воспитательного дома? Значит, тех картин на самом деле было не три, а четыре? Надо же!

После Павла подмигнула Кноппе, затравленно смотревшему на нее, достала из кармана выкидной нож, который она еще перед отъездом из отдела отобрала у Ликмана, сказав ему при этом: «Ты себе еще добудешь», и двумя короткими ударами располосовала произведение искусства наискосок, от края до края.

— Нет! — выпучив глаза, провыл хозяин квартиры — Ты… Ты! Варварка! Ненавижу!

— Верно, варварка. — Павла отбросила картину в угол, где та врезалась в одну из ваз и разбила ее. — Так и есть. Мои пращуры веками бились со Степью, брали на меч византийские города и за главный позор почитали смерть от старости, а не за други своя. И да, если будет надо, я уничтожу все в этой квартире. Я изрежу все картины, расколочу все вазы и раздолбаю молотком перстни, аграфы, серьги, которых тут тоже наверняка хватает. Да, я понимаю, что это культурное наследие, но дело для меня важнее. Я уничтожу всю твою жизнь, Кноппе. Все, ради чего ты существовал, врал, предавал, перестанет быть! Навсегда! Что это? Куинджи? Судя по манере, рисунок того периода, когда он перестал сотрудничать с передвижниками? Отлично!

Веретенникова сдернула со стены еще одну картину, в тот же миг Кноппе бахнулся лбом о пол и срывающимся голосом произнес:

— Были, были люди! Как немцы к Москве стали подходить, кое-кто ко мне наведался.

— Говори. — Лезвие ножа застыло в сантиметре от края полотна, на котором красовалась безмятежная зелень летнего леса на фоне мирного синего неба. — Быстро, подробно и внятно.

— Разные заходили, — смирившись с неизбежным, вздохнул Кноппе. — От Лешего мальчонка прибегал, спрашивал, не приму ли я полмешка ювелирки. Видать, где-то магазин подломили. Сибиряк заглядывал, сказал, что кореша его ссучились и на фронт ушли, потому, если кому серьезному понадобится хороший шнифер, то он готов работать из трети.

— Кроме воров кто еще был?