Осколки легенд. Том 2

— Не вижу, — буркнула Павла, сворачивающая самокрутку. Папирос в этих краях не водилось, а курить хотелось, потому в ход шло то, чем были богаты местные жители. Впрочем, она еще со времен гражданской привыкла к простому правилу — радуйся тому, что есть, ведь и этого-то могло не быть, даже относительно привольное житье конца двадцатых — середины тридцатых годов, с ресторанами, квартирой на Садово-Черногрязской и веселыми московскими ночами эту привычку из нее не вышибло. А пребывание в тюремной камере, когда она почти три месяца каждую ночь ждала, что вот-вот скрежетнет дверь, и она в компании с другими заключенными отправится в последнюю поездку, которая завершится у свежеразрытого рва где-нибудь в Бутово или в Коммунарке, только укрепили ее в верности этого правила. — Темное небо, да звезды светят, вот и все.

— Значит, сердится на тебя до сих пор богиня Сациен, — констатировал шаман, пыхнув трубочкой. — Не дает прощения за упрямство твое и глупость. Плохо.

— Да уж чего хорошего, — поежилась бывшая сотрудница отдела 15-К, а ныне ссыльная поселенка Веретенникова. — Что полярное сияние я не вижу — это ладно, невелика беда. А вот что я свое отражение в воде перестала наблюдать, меня очень нервирует. С зеркалами-то тут беда, а я все же женщина.

— Сациен ее владычица, — пожал плечами старый саам. — Ей решать, чье лицо в ней есть, чье нет. Раз тебя нет — значит, не надо. А ты радуйся, что она только лицо забрала. Могла и душу взять. А без души жить плохо. Без души человек как зверь становится.

— Ой, да ладно тебе. — Бывшая оперативница лизнула обрывок от газеты пятилетней давности с завернутой в него махоркой-крупкой, немалый запас которой ей недавно подарила одна из местных жительниц. Она ей от мужа осталась, а того несколько годков назад заломал медведь. — Знаешь, сколько народу вроде и с душой, но, по сути, такие звери, что им самый лютый волчара в подметки не годится? Не сосчитаешь.

— Дура ты, — беззлобно заметил шаман. — Столько лет прожила, а главного не поняла. Когда душа есть, то рано или поздно спрос с нее будет. Что хорошего сделал, что плохого — все Байве вспомнит, когда перед ним встанешь. А с волка какой спрос? Каким его Мец-хозин создал, таким и живет.

Веретенникова вздохнула, понимая, что они с шаманом, похоже, снова говорят на разных языках, и чиркнула спичкой, чтобы прикурить самокрутку несмотря на то, что эту ее привычку тут никто не одобрял. Не курение, имеется в виду, а расход полезного в хозяйстве имущества для столь пустяшного дела, то есть спичек. Обитателями маленького поселка, затерянного на Кольском полуострове, подобное расточительство воспринималось как крайняя степень безумия. Есть же кресало, вот прикуривай от него. Спички-то зачем жечь?

Но Павла была упряма. Она научилась тут многому из того, что раньше ей, вроде бы ко всему привычной, казалось если не невозможным, то не сильно нужным, и только три вещи она не могла для себя принять: прикуривать от устройств, придуманных еще в каменном веке; того, что на боку нет кобуры с пистолетом, и полного отсутствия информации о происходящем в стране и мире.

Последнее, пожалуй, было самым мучительным. Павле даже иногда казалось, что подобное изуверство входило в планы того, кто отправил ее сюда, в эту невероятную глушь. Ей-богу, наверное, ей легче было бы в лагере, где-нибудь в Орехово-Розово или под Кемью. Да, в тех гиблых местах вот так не посидишь, не покуришь, но там хоть какие-то крохи сведений о том, что происходит в стране, можно получить.

Да ладно в стране, тут более-менее какое-то понимание есть. «Чистки» наверняка продолжаются, в аппарате НКВД — гарантированно. Новый нарком Берия наверняка выжигает каленым железом остатки тех, кто ему достался в наследство от старой власти точно так же, как Ежов в свое время уничтожал ставленников Ягоды. Новая метла всегда чисто метет, так было и так будет. Впрочем, Павле до этого более дела нет никакого, потому что из тех, с кем она столько лет работала бок о бок, а то и стояла плечом к плечу, почти никого в живых не осталось. Осенью 1937 года специальное отделение при 9 отделе ГУГБ НКВД, по сути, перестало существовать, за какой-то месяц из жизни ушли почти все, по отношению к кому она могла употребить слово «друзья», и она осталась на свете одна.

Нет, присутствовал шанс, что хотя бы отдельские уцелели. Не факт, разумеется, но вроде про них на допросах вопросы не задавали. И если она права, то это очень хорошо, потому что если нет, то много народу может помереть не от пуль и снарядов на поле боя, а в тылу, от морового поветрия или обескровливания. И еще неизвестно, какая смерть хуже. А эти ребята, хоть большей частью и неумехи, конечно, потому как молодняк, но все же что-то знают, что-то умеют. Тот же Ликман не совсем безнадежен, у парня есть и хватка, и норов, без которого хорошим оперативником не станешь.