Ошибка леди Эвелин

Рес! Кровь ударила в голову, по телу прокатилась жаркая волна, прошлась по позвоночнику, отозвалась жадным – «твое, возьми, присвой!». Неожиданно сильное, почти непреодолимое желание затуманило разум, превращая мозги в жидкий студень. Пах давно уже задубел от желания схватить девицу и сделать то, ради чего она и пришла, – с самой первой минуты, когда увидел, как открывается ресова дверь камеры и недовольный стражник впускает в нее Эвелин, с самой первой секунды, как понял, о чем она говорит! Что скрывать? Его равнодушие давно уже дало трещину, еще в ту, самую первую их ночь в Бронене. И тяга эта мучила, будь она неладна…

– Лорд Каллеман, я понимаю, наверное, вам все это неприятно.

Неприятно? Единый, о чем она?

– Но это единственный способ выбраться.

А колдовская зелень манит, влажные губы приоткрылись, и он неожиданно ярко представил, как раздвигает их языком, врывается внутрь, пробует на вкус, ловит первый, самый искренний стон… Видение оказалось таким явственным, что он беззвучно выругался.

Рес! Все-таки невозможность пользоваться магией плохо на него влияет. Или это долгое отсутствие женщины сказывается? Да нет. Магия. Проклятый Дарвен! Крепко запечатал, не сломать.

Вспомнился пустой кабинет, антимаг в тонких изнеженных руках, злорадный взгляд старого врага, высокомерный голос, роняющий слова заклинания…

– Лорд Каллеман, у нас мало времени, – голос Эви звенит взволнованным колокольчиком, мешает думать, мешает принять решение, будит в душе то, чего там и быть не должно.

– Помолчи, – оборвал он девицу.

Получилось резко, и Эвелин вздрогнула, а в глазах у нее появилось такое выражение, будто он ее ударил.

Рес! Не хотел же пугать…

На душе стало горько.

– Я ценю твою готовность помочь, Эви, но ты действительно уверена?

Эрик жестом остановил попытавшуюся что-то сказать девицу и продолжил:

– Сейчас тебе кажется, что ты совершаешь благородный поступок, – несусветная глупость, между нами, эта ваша женская жертвенность. А вот потом, когда повзрослеешь и поймешь, что на всю жизнь оказалась связана с совершенно неподходящим человеком, будет уже поздно что-либо исправлять. В итоге – недовольство, истерики, обвинения, загубленная жизнь. Нет, Эвелин. Тебе это не нужно.

Он говорил, и сам себе удивлялся. Зачем отговаривает? Почему сомневается? Разве интересы дела не выше обычных человеческих эмоций? Выше, он всегда это знал.

– А что мне нужно? – неожиданно резко спросила девица. – Вы можете сказать? Вы способны решить за меня?

Он отвлекся от своих мыслей и с удивлением посмотрел в горящие негодованием глаза. Эвелин раскраснелась, сжала в кулаки маленькие ладошки и подалась вперед, приблизившись к нему настолько, что он разглядел едва заметные веснушки на ее вздернутом носу.

– Всю жизнь за меня решают другие, – не унималась Эви. – Городской совет Аухвайне, леди Вонк, леди Штолль. И вот, когда я сама приняла решение, когда захотела сделать хоть что-то по-своему, вы убеждаете меня, что я глупая и не знаю, на что иду!

Голос девушки дрогнул, в травянистых глазах закипели слезы, и Эви закусила губу, видимо, изо всех сил пытаясь не разрыдаться.

А его будто под дых ударило. Смотрел на хрупкую, словно светящуюся изнутри девушку, и не помнил больше ни о доводах разума, ни о совести, ни о последствиях. Гори оно все черным пламенем! Однажды эти губы уже касались его с неподдельной нежностью, он вспомнил это так отчетливо и ясно, что последние сомнения отпали. Ему не привиделось. Это было.

И он потянулся к этим губам, шагнул вперед, накрыл их своими и ощутил, как дрогнули они в ответ, раскрылись, позволяя ему… Позволяя все.

Тело горело, ощущение мягкой податливой плоти под руками пьянило так, словно он впервые прикоснулся к женщине, чувства обострились, а потом его обдало таким огнем, что в первый момент он даже не понял, что произошло, и только когда по венам потекла искрящаяся сила, до него дошло. Магия вернулась. Он ощущал ее, слышал гудящее внутри пламя и не мог понять, откуда… Рес! Эви. Вот почему Штолль вытащила ее из Аухвайне! Огненный источник. Неисчерпаемый огненный источник, редкий дар, встречающийся раз в сто лет…

А мягкие губы пахли спелой земляникой, туманили разум, не давали остановиться и подумать. И спелая грудь, попавшая ему в руку и наполнившая ее целиком, не позволяла отстраниться. Пальцы сами собой сжали затвердевший сосок, и Эви дернулась, а потом прижалась к нему еще плотнее, закинула руки и коснулась его волос. И это прикосновение – робкое, несмелое, но такое искреннее – заставило его еще яростнее обрушиться на земляничный рот и задрать скользящий шелк платья, добираясь до того, что манило своей женской сутью, влекло так, что напрочь отключало разум.

Проклятье! Что он творит? Надо притормозить немного, чтобы не напугать, не причинить боль. Боль… Рес! Как он мог забыть?