Ошибка "2012". Джокер

Хорошенько прислушавшись, козлобородый сде­лал знак, и один из «сыновей» шагнул к двери. Его клинок молнией рассёк плотный воздух... Засов, массивные петли, калёный язычок замка — всё рас­палось, точно ломтики сыра. Сейчас же в руке вто­рого «сына* загорелся фонарь, и его нога стреми­тельно впечаталась в дверь.

Внутри мавзолей был величествен и великоле­пен. Гранитное надгробие в центре, бронзовое, див­ной работы ограждение, синие, жёлтые, ярко-крас­ные каменные цветы, распустившиеся на стенах... Впечатление торжественности и призрачности бы­тия не нарушала даже деревянная лежанка вроде пляжного топчана, убого притулившаяся в углу.

В целом усыпальница навевала мысль о прихо­жей, за которой открывается дорога если не в луч­ший мир, то уж явно — в иной...

А ещё внутри этой прихожей имелись привратни­ки. Сгорбленный, седой как лунь старик и парнишка в очках, явно не боец. Один держал наперевес палку, другой — медный ножичек для разрезания бумаги... Жалкая и смешная картина, но козлобородый и «сы­новья» прошли слишком долгий путь, чтобы хоть с чем-то считаться. Миг — и парень беспомощно рас­простёрся на полу. Жалобно звякнул нож, отлетела в угол палка.

— Слово! — на давно забытом языке прогово­рил козлобородый, и страшное остриё меча поплы­ло к старику. — Отдай мне Слово, и твой любимый ученик умрёт быстро. Не отдашь — и его пред­смертные крики не дадут тебе покоя даже после смерти...

Он сделал едва заметный знак, и один из его спутников начал состругивать парню ухо.

Кто сказал, будто очень острое лезвие режет без боли?.. Раздался крик на пределе рвущихся связок.

Ноликолепная акустика мавзолея подхватила его, тысячекратно размножила..

— Прекрати, — хрипло выдохнул старик Всхлип- пул, погасил в глазах ненависть. — Пусть будет так. Убейте его быстро, и я скажу Слово.

— Тай! — одобрил козлобородый, палач кивнул, лезвие опустилось парню на шею. По мраморному молу, быстро застывая, растеклась липкая лужа

— А теперь, — козлобородый посмотрел на ста­рика, — говори.

Его меч подрагивал в воздухе, словно разъярён­ная металлическая кобра, готовая к броску...

И тут старик расхохотался. Громко и ненавидяще, глядя в лицо козлобородому страшно блестящими глазами. Говорят, слово может убивать, а уж смех... Потом лицо старца исказила судорога, а с побелев­ших губ сорвалось жуткое:

— Мамира кабири барит китир сохн! Будь ты проклят...

— А-а вот, значит, как, — протянул козлоборо­дый, хмыкнул и вдруг сделался презрительно спо­коен. — Ну что ж...

Звонкая стремительная змея, наделённая собст­венной жизнью, ужалила старика прямо в сердце. Вырвался последний стон, мягко подогнулись ноги, начали разглаживаться черты...

Козлобородый присел рядом с телом, повернул его поудобней, примерился — и одним движением руки загнал точно в основание черепа вытащенный откуда-то гвоздь.

Гвоздь был внушительный, кроваво-ржавый, очень напоминающий железнодорожный костыль. Был он, видимо, не простой, потому что тело старика вздрог­нуло. Раздался громкий хрип, зубы мертвеца судо­рожно клацнули, н покойник начал вставать, словно его тянула вверх мощная невидимая рука. Вот она вздёрнула старика на ноги, тряхнула так, что откры­лись глаза, и козлоборолый, не теряя ни минуты, заглянул в их мутнеющую глубину.

— Слово! Отдай мне Слово! Слово открой и по­кажи проход! Я повелеваю, покажи!

Голос, отточенный не хуже клинка, бил по ушам и связывал волю.

— Да, господин, да, — захрипел мертвец, вздрог­нул и трудно пошагал вперёд. — Да, господин, да.

Со стороны он напоминал персонажа третьераз­рядного «ужастика» о живых мертвецах. Беда толь­ко, всё происходило не в заэкранном пространстве, а наяву.

Вот он дошаркал до гробницы, встал и дотронул­ся до ажурной мраморной розы.

— Альз! Альз! Альз!

Глухо щёлкнула секретная пружина, заработал невидимый механизм, и мраморная глыба с низким гулом отошла, открывая вход в чернеющую неиз­вестность. Вниз вела узкая каменная лестница, из бездонного прямоугольного провала тянуло запахом тысячелетий...

Козлобородый не спеша подошёл, двумя паль­цами извлёк чмоютувший гвоздь. Спрятал, не вы­тирая, переступил окончательно обмякшее тело и первый начал спускаться в |>аэвсрстую преиспод­нюю.

— Тай! Тай!

«Сыновья» не мешкая последовали за ним, их фонари напоминали морские прожектора, бьющие до горизонта. Шагали молча, след в след, напряжён­но вслушиваясь в темноту...

Узкая крутая лестница скоро закончилась, воз­дух сделался парным, точно в бане, и впереди от­крылась просторная галерея, проложенная, если верить рисункам на стенах, ещё во времена фа­раонов.