Ошибись, милуя

Акулина усмехнулась и ушла в сени, щелкнула задвижкой на дверях, будто пощечину отвесила Яше. Он постоял на мостках, тряпицей, валявшейся под ногами, смахнул с сапог грязные брызги, с безнадежной обидой поглядел на запертую дверь. «Не то я ляпнул, — выходя за ворота, осудил себя Яша. — К этой с подходцем надо. Не иначе. Да ведь захотеть только, куда она к лешему денется. А вот много ли даст за нею братец? Нет, этот скупердяй лишку не разорится. В таком разе валитесь вы все к матери. А ее-то бы заломать — куда как славно».

Проходя мимо дома, со злорадством шарил глазами по окнам, не выглянет ли она. Не показалась — ух тугая девка.

Чем ближе он подходил к веселому и шумному кабаку, тем горячей билось в нем обиженное сердце, желавшее назло всем какой-то лихой выходки, от которой всколыхнулось бы все село.

Первым, еще издали, увидел Яшу Кирьян Недоедыш и сразу шепнул об этом Ивану Селиванычу. Тот ткнул под бок локтем рядом сидящего Зотея Кошкина и подмигнул ему:

— Пить ты, Зотеюшко, все равно не пьешь, уступи-ко местечко-то. Да вон не видишь, важнющий для нас гость. Борковский воротила — Яша.

— Гостенек что вдоль, что поперек. — Зотей поднялся и уступил место на скамейке подошедшему Яше Миленькому. Иван Селиваныч для вида потеснился еще, радушно обнял его за плечи, подвинул ему свой отпитый стакан.

— Долей, — Яша кивнул на бутыль. — В расстройствах мы.

— Что так? — староста взял бутыль за горло и одной рукой, правда с натугой, наклонил ее над стаканом, долил, не обронив ни капли.

Яша исправно выпил, до капли, достал из кармана карамельку и положил за щеку.

— Чем расстроен-то, Яша?

— Гуляете, говорю, широко. Завидно. А у нас могилой пахнет.

— Так уж и могилой. Что народец-то ваш?

— Смурно, староста. Мужики совсем взбеленились. Делиться, и никак больше.

— А вы-то куда глядите?

— Да много ли нас, путных-то, два-три. Но скажем словечко. — Яша выплюнул твердый обсосок конфетки, достал из кармана плюшевого жакета коробку «Пушек». Парни, окружавшие гармошку, с самого начала смотрели за Яшкой, известным задирой и кулачником. Когда выложил он на стол дорогие папиросы, подошли ближе, с ехидцей поклонились:

— Здравствуй, земляк.

— Нельзя ли разживиться, думаем, у богатого гостя? Извиняй.

— А чего ж нельзя, бери знай. Я сегодня добрый. Но девок ваших все-таки покатаю. Чур — без кулаков. Так, что ли?

— Духовитые.

— Телистые, вон как сбоевская Ольга.

— Спасибо, Яша.

— Кури на здоровье.

— Катать девок собрался? — спросил староста, потея оттого, что никак не мог своими толстыми пальцами добыть из коробки папиросу. Наконец лизнул мокрым языком кончики пальцев, выгреб и досказал свою мысль: — Катать-то катать, а когда к вам, в Борки?

— Успеем, — Яша, щурясь от табачного дыма, весело поглядел на солнышко. — День ноне долгой.

Подошла Ольга, не по годам полная, круглолицая, белая, маленькие глазки вроде припрятаны, но востры и уцепчивы. Она передником вытерла стол и поставила перед Яшей чашку с мясом, помялась с лукавой застенчивостью:

— Откушайте на здоровьечко. А ежели катать, Яша, задумали, меня первую.

Яков отклонился от стола, приподняв брови, выразил удивление и с ног до головы оглядел Ольгу — она следом за его глазами оглядела себя. «Ничего я?» — утвердительно спросила всем своим видом, и Яша вслух обрадовал:

— Да нет, ничего. Пойдет. Пригуби для румянца в личике, — Яша своим стаканом подвинул по столу, под руку Ольге, стакан старосты. Девушка обмочила в нем губы и усердно облизала их.

— Готовься, я одной ногой, — Яша поднялся, уже на ходу небрежно бросил в рот карамельку.

Мужики останавливали, хватали за локти Ольгу, что-то просили у ней, но она видела только уходящего Яшу, который гордился своей развалочкой, двигая тяжелыми плечами.

— Чудной какой, пра, — сказала она сама себе, а мужику, совавшему ей пустую чашку, отрезала, даже не взглянув: — Отвяжись худая жизь, привяжись веселая.

Яша въехал в толпу, едва не опрокинул стол, за которым только что сидел сам. Старосты уже не было на прежнем месте, которое занял старик Дятел, выжимавший в свой стакан из опорожненной бутыли последнюю каплю. Из створчатых дверей кабака, не закрыв их за собою, в шелковой цветной шалке выскочила Ольга и села в пролетку рядышком с Яшей. Гордо приосанилась. С другой стороны, обдув сиденье кучера, села зеленая девчонка, бледная, большеротая, с веселыми шустрыми глазами.

— А это куда? — осадил ее Яша. — Мамку спросила? А мы без спросу не берем.

Девчонка смутилась, побледнела еще больше, но продолжала сидеть.

— Тебе, Огашка, говорить десять разов, — вступилась Ольга и так поглядела на девчонку, что та, от слез не видя белого свету, не помня как сошла на землю. А ей очень хотелось быть уже девкой, чтобы играть в любовь.

— Нонешние — ни стыда ни совести, — мудро заключила Ольга и шепнула Яше: — Не бери никого больше. Ну их.

Выправив на дорогу, Яша пустил рысака легким наметом. Перебирая вожжи, будто нечаянно коснулся рукой Ольгиного колена и приласкался. Она отодвинулась.

— Прошлом годе об эту же пору. Чай, не забыла?

— О чем ты, Яша?

— Может, прокатимся — да и?..