Осенний лис

— Да прямо здесь и закусим. Ты подожди, я сейчас.

Яцек оделся, коснулся мимоходом печной трубы — теплая ли? — убежал и вскоре вернулся с булкой горячего хлеба и медным чайником. Чайник был странной формы — узкий, высокий, булькал свежим кипятком. Яцек поставил его на стол, с головой залез в сундук, вытащил два мешочка и насыпал в чайник немного коричневого порошка. В воздухе разлился сильный горьковатый аромат. Жуга озадаченно принюхался.

— Это что?

— Не знаешь? — Яцек оглянулся. — Кофе. Неужто не пил никогда?

— Нет... Это какая-то трава?

Яцек почесал в затылке.

— Наверное... — неуверенно сказал он. — На, взгляни сам.

Он снова пошарил в мешочке и насыпал Жуге в подставленную ладонь дюжину крупных — с ноготь — коричневых зерен. Были они овальные, сухие, слегка подгоревшие, пахли странно, но приятно. Жуга с опаской раскусил одно, хмыкнул: вкус был незнакомый, чужой, разливался терпко на языке.

— Где это растет?

— Не знаю, — пожал плечами Яцек. — Где-то на юге... Вот черт!

— Что такое?

— Гляди — крысы булку погрызли. И когда только успели? Ну, да ладно, пошли есть.

Яцек разлил дымящийся напиток в чашки, нарезал хлеб, достал из сундука горшочек с маслом.

Жуга отпил из чашки, поморщился:

— Горько.

Яцек кивнул:

— Мне тоже поначалу не нравилось, а потом привык. На вот, сахару добавь.

— Сахару?!

Жуга заглянул во второй мешочек. Там действительно был наколотый кусками сахар — редкостное лакомство в горах. В Гаммельне его продавали в аптеках. Видно, не так уж мало денег получал Яцек за свою работу, если мог позволить себе такое! Поколебавшись, Жуга положил в кофе пару кусочков и снова попробовал. Напиток и впрямь стал вкуснее. Утренняя вялость постепенно ушла, в голове прояснилось.

Хлеб из пекарни фрау Мютцель был свежайший — даже масло таяло, когда его намазывали на толстые теплые ломти. Приятели в два счета съели всю булку и засобирались по своим делам.

— Вот так ты и питаешься? — спросил Жуга, когда Яцек укладывал все обратно в сундук. — Хлебом да водой?

— А что?

Жуга пожал плечами:

— Хоть бы кашу варил, что ли...

— Сваришь ее, как же! — фыркнул тот. — Нет ничего — ни огня, ни камина.

Жуга обернулся, стоя в дверях.

— Ты вот что, Яцек, — сказал он. — Раздобудь к вечеру какой-нибудь горшок. Только не шибко большой. И чтоб с глазурью.

— Глиняный?

— Ну.

— Для чего? Я же говорю — негде готовить.

Жуга загадочно улыбнулся.

— Что-нибудь придумаем, а пока — до вечера.

— До вечера.

* * *

Томас Остенберг, бургомистр Гаммельна, принимал просителей по вторникам и четвергам. Сегодня он был не один — с утра к нему заглянул господин Густав Бреннель, доктор медицины. Обоих связывали давние и прочные дружеские отношения, хотя человеку стороннему трудно было бы вообразить двоих людей, более друг с другом не схожих, как внешностью, так и характером.

Бургомистр был полный, степенный господин лет сорока, слегка обрюзгший и бледный, как все горожане, с пухлыми губами, маленькими серыми глазками и редкими светлыми волосами. Бреннель же, напротив, был сух и высок, профиль имел ястребиный, а взгляд — пронзительный. Его лицо и руки покрывал темный загар. Горожане, встречая его на улицах, почтительно снимали шляпы: он был ничуть не менее, а может быть, даже более уважаемым человеком в Гаммельне, чем сам бургомистр.

Сейчас Томас Остенберг сидел за столом, перебирая бумаги и почти не глядя на очередного посетителя. Сегодня как раз был вторник, и настроение у бургомистра было испорчено с самого утра. Ох уж эти просители! Ну зачем, скажите на милость, зачем нести в городскую ратушу всякие мелкие дрязги? Взять, например, Рудольфа Хоффа, что подал жалобу на соседа. Неужели нельзя было разобраться меж собою тихо и мирно? А этот придурок Ганс Фогель, мелкий лавочник, который сетует, что ему нет покоя от крыс, и просит принять меры! Каково, а? Может, прикажете еще и ущерб ему возместить?

Н-да...

Ну, ладно, когда приходят горожане — это еще можно понять. Но что здесь делает этот подпасок, который и говорит-то по-немецки с трудом?

Бургомистр откинулся на спинку кресла и задумчиво побарабанил пальцами по столу. Поднял взгляд.

Перед ним стоял худой, безусый паренек лет семнадцати — уже не мальчик, но еще не мужчина. Острый взгляд, голубые глаза, давно не стриженые рыжие волосы. В речи сквозит сильнейший славянский акцент. Интересно, откуда он пришел?

— Так ты говоришь, что хотел бы посмотреть приходские книги?

— Да, это так, — кивнул тот.

Томас Остенберг нахмурился.

— Сделать это не так-то просто, юноша. Приходские записи — важный документ, и нельзя выдавать их первому встречному. Зачем они тебе?

Паренек помолчал, переступил с ноги на ногу.

— Семнадцать лет тому назад в этих местах был мор, — медленно подбирая слова, начал он. — Черная смерть. Очень много людей умерло тогда... Я хотел бы посмотреть старую перепись тех лет.

— Для чего?

— Мне не хотелось бы об этом говорить.