ОСЕННИЙ ЛИС

Ночь выдалась холодной. Вызвездило. Покончив с ужином, Жуга взял из фургона две старые облезлые шкуры, одеяло и улегся (на случай неожиданного дождя) под повозкой. Снял и спрятал в мешок свой браслет и долго лежал, размышляя о чем-то своем, пока, наконец, не уснул.

Проснулся он от шороха. Прислушался настороженно. Ни звука не было в ночи. Костер давно уже погас, лишь угольки красными глазами пялились во тьму. И все же… Шорох повторился, и травник окончательно уверился в своей догадке.

Кто– то полз.

Жуга не шевельнулся, не издал ни звука, лишь рука скользнула под рубаху, нащупывая рубчатую рукоять меча. Пальцы сжались…

…и расслабились.

– Это я.

И снова тихий шорох. Неясный контур девичьего тела в темноте.

– Ли?

Холодное тело забралось под одеяло.

Она была нага…

…она пахла медом и полынью…

…горчичным семенем и молоком…

…сосной и тополиным пухом…

…всем и ничем.

У травника закружилась голова.

– Зачем…

Узкая ладошка закрыла ему рот, и он умолк.

– Молчи. Пожалуйста, молчи.

Линора придвинулась ближе.

– Ты сумасшедшая, – выдохнул травник, едва ладонь убралась с его лица.

– Как и ты, – просто ответила та.

Их губы слились, и травник почти что против воли прижал ее к себе. Зарылся лицом в шелковистые темные волосы. Сомнения, досада, неуверенность – все вдруг покинуло его, осталась только беспричинная злость – на Роджера, на Вайду, на Иваша. Злость и желание любить. Почти не глядя, он разогнул кольцо меча, сунул его в изголовье вместе с ножнами и, путаясь в рукавах, принялся стягивать рубаху.

Какие, к черту, мысли?!

Кого там бог лишает разума?

Все влюбленные – дураки…

Они любили друг друга в мокрой траве и старых волчьих шкурах, забыв себя, забыв про всех, забывши все, шепча всякую белиберду и тихо смеясь, когда кто-то из них случайно ударялся головой о днище фургона. А потом – Еще. И еще.

– Люблю тебя…

– Люблю тебя…

Линора нащупала в темноте руку травника. Ладонь к ладони.

– Я и ты… – улыбнулась она. – Ли и… Лис…

Подняла руку к затылку. Что-то кольнуло травника в грудь. Он поднял голову.

В руках у девушки был дротик. Травник перехватил умоляющий взгляд ее карих глаз. Губы ее шевельнулись: «Дай. Пожалуйста…»Сил возражать у Жуги уже не было, и он лишь молча наблюдал, как острие дротика движется вниз, к животу, распарывая кожу. Кровь проступила тонкой нитью, набухла, потекла неровной струйкой. Линора отложила дротик, нагнулась над Жугой и жадно приникла губами к разрезу. Подняла к травнику заляпанную кровью мордочку. Улыбнулась мягко, виновато. Провела рукой вдоль раны, собирая кровь в ладонь. Вновь посмотрела на Жугу.

Некоторое время они лежали в тишине.

– А ведь ты вампир, девочка, – убежденно сказал Жуга. – Я прав?

Та кивнула.

– Вот значит, как… – он вздохнул. Все сразу стало на свои места – и предсказания, и неожиданная страсть, и всякое иное прочее.

Мало кто задается вопросом, почему вампира никогда не убивают те, у кого он пьет кровь. А ответ прост.

Потому что любят.

– Прости, – она села. – Я не могла… Я… я сейчас уйду.

Жуга помедлил, затем протянул руку, положил ладонь Линоре на затылок и медленно привлек ее к своей груди, туда, где струился во тьме багровый ручеек.

– У нас, у волохов есть поговорка, – сказал он. – «Мужчина, полюбивший женщину-вампира, не обязательно умрет сейчас, но он не будет и жить вечно». Так что – пей… Пей.

* * *

Впрок выспаться нельзя – Жуга давно усвоил эту старую истину, хотя каждый раз надеялся, что это ему удастся. Не удалось и сейчас – утренний холодок заставил странников подняться ни свет, ни заря. Зевая и щурясь спросонья, травник вылез из-под фургона и подсел к костру. Есть хотелось неимоверно. В котелке еще осталась со вчерашнего холодная чечевица, Жуга, не умываясь, нагрузил ею с верхом деревянную миску и принялся за еду.

– Экий на тебя жор-то сегодня напал! – понимающе усмехнулся Вайда. Рифмач сидел рядом, задумчиво пощипывая лютневые струны. Жуга наконец прожевался. Глотнул воды из кружки.

– Ты чего такой смурной?

– Да видишь, вот, струну порвал. И запасные кончились.

– У скрипача спроси.

– Да спрашивал уже, – отмахнулся тот. – Есть, говорит, в запасе два бунта для скрипки. Я попробовал натянуть – короткие…

Жуга вдруг насторожился. Отложил миску, проверил, на месте ли меч, и окликнул горбуна:

– Роджер! Вроде едет кто-то!

Со стороны дороги уже явственно был слышен перестук копыт, а через мгновение показался небольшой отряд верховых. Завидев притулившийся у берега фургон, они тут же свернули к нему и окружили поляну. Кони фыркали, переступали, звякая збруей и шумно дыша, от их раздувающихся боков валил пар. Сразу же запахло кислым лошадиным потом. Всадники спешились, поправляя амуницию и осматриваясь. Было их семеро, все рослые, добротно и тепло одетые, при саблях, с луками. Их предводитель – высокий и худой, по-военному гибкий в суставах малый лет тридцати с выбритым до синевы лицом – соскочил с коня, одернул на себе потрепанную серую хламиду и направился к костру. Остальные разбрелись по поляне.

– Не дергайтесь, но будьте настороже, – не выпуская трубки изо рта, пробормотал еле слышно Роджер. – Это не разбойники.