Осажденная крепость

— Хватит, старый хрыч, наговорился, дай и мне сказать! Ну как, узнаешь? Я — изображенный тобой мужлан. Вроде бы все сходится: короткая куртка, закатанные рукава, на каждом шагу бью себя в грудь, открываю рот — «поминаю родителей», закрываю рот — «мать твою растак». А вот еще: у меня «полон рот уличных выражений». Так ведь про родителей да про мать — это не уличные, а скорее семейные выражения. Коль скоро я мужлан, я должен бы сначала надавать тебе по роже, а потом уже сводить счеты. Но видит небо, я так слаб, что ты можешь дать мне пощечину, и я не смогу ответить. Кто же мне посочувствует!..

Тут персонажи придвинулись вплотную и заговорили хором. Растерявшийся писатель даже не успел поздравить себя с удачей: изобрази он в свое время этого «мужлана» полным жизни и энергии, ему сегодня не миновать бы взбучки. Еще несколько действующих в его книгах лиц обратились прямо к директору компании с требованием, чтобы тот поскорее определил степень вины и наказание для Писателя. Директор улыбнулся:

— Конечно, речь сейчас идет не о граммофонной пластинке, и все же мы должны выслушать обе стороны. Господин автор, что вы имеете сказать в ответ на претензии противной стороны?

И тут Писателя осенило — он нашел выход из положения и обратился к толпе:

— В ваших словах есть доля истины, но подумайте сами — ведь без меня вас не было бы вообще! Вы — мой продукт, я вас сотворил, значит, я ваш отец. А ведь сказано, что «в Поднебесной нет виноватых родителей». Так что перестаньте быть «не помнящими родства» и не придирайтесь более ко мне.

Директор холодно усмехался, теребя бороду. Сердитый мужской голос выкрикнул:

— Ты написал в книжке, что я устроил революцию в семье, мать довел до могилы, а теперь рассуждаешь о сыновней почтительности!

Другая героиня скривила рот в улыбке:

— Ты мой отец, а кто же мать?

Еще один какой-то бесполый персонаж расплакался:

— Знаю только, что существует «материнская любовь», великая и чистая материнская любовь, мне никогда не приходилось ощущать необходимости в «отцовской любви»!

Мужчина средних лет перебил:

— Отец, содержащий детей, и тот часто не может добиться их сочувствия, а тут все наоборот — не ты нас, а мы тебя содержим. Ты изображал нас мертвяками, а потом продавал рукописи и жил припеваючи; если это не убийство с корыстными целями, то по меньшей мере присвоение чужого наследства. А коли ты наш наследник, значит, мы твои предки.

Тщательно одетый старик удовлетворенно кивнул:

— Вот это достойные слова!

Мужлан, размахивая руками, выпалил очередное «уличное выражение». Но тут какая-то светская дама кокетливо повела плечами:

— Нет, я не хочу быть ничьим «предком». И что тут такого, если молодые содержат пожилого человека? Известны же случаи, когда молоденькие девушки жертвовали собой ради отцов.

Нежданно-негаданно из гущи людской вырвался громкий крик, подавивший собой все прочие приглушенные голоса:

— Пусть кто-то создан твоим пером, только не я!

Писатель глянул — и весь засветился радостью: перед ним был умерший несколько дней назад самый закадычный его друг, капиталист и большой почитатель культуры. Сын нувориша, он имел в молодости возвышенные стремления. Стремления эти возникли не оттого, что он презирал деньги, которые нахапал его родитель, а оттого, что нажиты они были совсем недавно, их блеск всем лез в глаза, их запах раздражал чужое обоняние, им недоставало благородной патины и аромата старины. Его папаша тоже понимал это и всеми силами старался придать себе вид потомственного богача: так человек, надевший новую куртку из самой грубой материи, нарочно мнет ее, чтобы она не шуршала при ходьбе и чтобы ее деревенский вид не так бросался в глаза. Отец всю дорогу мечтал породниться с каким-нибудь обнищавшим помещиком или корыстолюбивым чиновником, а сын всячески пытался изобразить из себя декадентствующего поэта: он воспевал курение, вино, разврат, морфий и всяческие преступления. К сожалению, он не знал правил просодии в классическом стихосложении, а потому не мог пользоваться старыми поэтическими формами.

Шло время, он сменил нескольких подруг, перепробовал сигареты и вина стольких стран, что хватило бы на целую Лигу Наций, изведал и наркотики, вот только преступлений не совершал — если не считать преступлением его вымученные стихи свободного размера. Однажды он, сидя с возлюбленной в ресторане, заметил, что она вместе с кушаньями проглатывает помаду с губ, так что по окончании трапезы приходится краситься вновь. Прирожденный инстинкт дельца вдруг пробудился в нем, как больной от летаргического сна или змея от спячки. На следующий же день из декадентствующего поэта он превратился в крупного бизнесмена: взял часть нахапанных отцом денег и открыл собственную фабрику. Первой ее продукцией стала «витаминизированная губная помада».