– Прости. У меня нет причин жаловаться, я знаю. Должно быть, я кажусь тебе избалованной… Я сама во всем виновата. Мной командуют, потому что я всегда сама это позволяла, – говорит она. Клэр сидит на корточках, прижавшись лбом к древней туфовой стене, уперев в нее ладони. Этторе зажигает сигарету, выпускает дым высоко над своей головой и ничего не отвечает. Она встает и подходит к Этторе, чтобы сесть рядом. По ее щиколоткам ползают муравьи, и она наклоняется, чтобы стряхнуть насекомых; их укусы – жгучие уколы. Вдали окончательно улеглась поднятая машиной пыль. – Если даже это был слуга, нам следует быть осторожными. Он, кажется, весьма дружен с Марчи. Федерико, вот как его зовут. Возможно, он сказал бы ей про нас, если бы узнал.
– Он подонок, – отрезает Этторе. – Если бы Марчи знала, что происходит, если бы она открыла глаза и посмотрела вокруг, то не стала бы терпеть его рядом. Ни одной секунды.
– Но почему? Что же все-таки происходит? Твой дядя сказал мне, что здесь… кризис, война, – говорит Клэр.
Этторе молча думает, перед тем как ответить. Он всегда так делает, и Клэр нравится эта его манера говорить лишь тогда, когда он точно сформулирует то, что хочет высказать.
– Это война, Кьяра. Мы сражаемся не один десяток лет, эта война то затухает, то вспыхивает с новой силой. И теперь мы подходим к развязке. – Он глубоко затягивается своей сигаретой и качает головой. – До конца этого лета прольется много крови. Ты видела человека, избитого в Джое, ты говорила мне. На него напал отряд чернорубашечников.
– Да. Да, видела. Его звали Франческо Молино. – Клэр передергивает при этом воспоминании.
– Федерико Мандзо командует одним из таких отрядов. Он один из них, он – фашист. В нем очень много агрессии. Так же, как и в его отце Людо Мандзо, – для того чтобы агрессия выплеснулась, не нужны причины, нужен лишь повод.
Клэр пристально смотрит на него. Его слова заставляют ее похолодеть. Она думает о букетике нежно-голубых цветов, который протягивал ей Федерико, его милой улыбке, не очень сочетающейся с выражением его глаз. Она думает о том, как он заклеивал велосипедное колесо для Пипа и чинил граммофон для Марчи. Она думает о сломанных и залитых кровью очках, падающих на каменные плиты в Джое, и вновь ее охватывает чувство, что все это одновременно не может быть правдой, чувство нереальности этого места и того, что здесь происходит.
– Он пытался подарить мне цветы, – бормочет она по-английски.
–
Клэр слегка опускает голову.
– Твой дядя знает об этом?
– Да, знает.
– Тогда… – Клэр сглатывает. – Леандро тоже один из них? Он фашист?
– Это я и пытаюсь выяснить, – мрачно произносит Этторе. – Почти все другие землевладельцы уже присоединись к ним. Они нанимают отряды, кормят их, вооружают, покрывают их. Они готовят армию, чтобы смести таких, как я и моя семья. Но и Леандро моя семья. – Он поднимает одно плечо. – Или был моей семьей. Многие помещики отказывались вести какие бы то ни было переговоры с крестьянскими союзами. Пока их не вынудили силой – а некоторые и после этого. Они говорили, что скотине место на полях, а не за их столами. Они говорили, что у нас нет права голоса. Вот как они на нас смотрят – как на бессловесных животных, – говорит он.
Клэр смотрит на него, глубоко потрясенная услышанным.
– Но… твой дядя не может так думать.
– Что у моего дяди в голове – для меня сейчас полная загадка. Он хочет быть принятым в их круг. И я не знаю, насколько далеко он готов ради этого зайти.
– Но… бороться с этими бандами… Разве это выход? Будут жертвы… ты можешь пострадать.
– Кьяра, – говорит Этторе. Словно почувствовав внезапную усталость, он откидывает голову, прислоняясь к стене, чтобы посмотреть на нее. – Вопрос в том, что мы будем делать, когда они не оставят нам выбора?
– Не знаю, – смиренно произносит она. – Но мне невыносима мысль о том, что тебе грозит опасность. Неужели нет… политического решения?