– Ты на ногах. Ты здоров, – произносит она с явным облегчением.
– Да, скоро мне не понадобится эта штуковина. – Он улыбается и постукивает концом костыля по воротам.
– Не спеши. Пусть нога заживет.
– Хорошо, матушка.
– Брось свои шутки, просто делай, как я сказала, – велит она, но ей не удается напустить на себя строгий вид. Этторе тянется к ней и поворачивает ее за плечи, чтобы взглянуть на племянника. Малыш крепко спит, прижавшись к спине Паолы, его щеки в красных пятнах, и он начинает что-то бормотать, когда Этторе касается его лба. – Не буди его. Он проплакал полночи.
– Он заболел?
– Нет. – Паола вновь улыбается. – Два зуба режутся. Еще два, и он будет зубастей Валерио, – говорит она.
Этторе тихо смеется, в этот миг его переполняет простая радость за растущего малыша. Лицо Паолы вновь делается серьезным. Она смотрит на стены массерии, белеющие за спиной у Этторе, и в ее глазах появляется тревога.
– Входи, повидаешься с дядей и с Марчи. Ты знаешь, как она любит нянчиться с Якопо, – говорит Этторе, но она качает головой:
– Она любит его так сильно, что кажется, готова проглотить.
– Не будь такой жестокой.
– Мы успели пообщаться, когда притащили тебя сюда. Я и Пино. Леандро предлагал тебе работу?
– Любую, самую легкую на мой выбор, – раздраженно отвечает он.
– Соглашайся, – говорит она ровным голосом.
– Нет, Паола! Неужели мы будем снова и снова заводить тот же спор? Идет война, и тебе это известно лучше многих. Леандро сделал свой выбор, а мы…
– Поэте попался. У него нашли бутылку молока, спрятанную под плащом, и его уволили.
– Ну и черт с ним… идиот несчастный. – Несмотря на ее тревогу, Этторе рад, что Паоле больше не придется иметь дело с этим мужчиной.
– Валерио не может найти работу. Он стоит там, кашляя, отплевываясь и дрожа как осенний лист, и ни один сукин сын его не нанимает – и правильно делает. Он ноги-то еле таскает, не говоря уже о серпе или цепе. У нас ничего не осталось, Этторе. Ты должен согласиться.
– Я могу наняться на другую работу, на настоящую работу…
– Не валяй дурака! У тебя одна здоровая нога, а если рана снова откроется… Этторе, я чуть тебя не потеряла. Мы не можем тебя потерять. Не валяй дурака. – Ее голос звенит от страха. Этторе прижимается лбом к горячим металлическим прутьям ворот и чувствует, как они врезаются в его кожу. Он стоит молча. – Ты должен это сделать, Этторе. Твоя щепетильность не накормит моего ребенка. Пожалуйста.
Он не может заставить себя ответить, поскольку знает, что она права. Внезапно ворота превращаются в тюремную решетку, за которой он себе не принадлежит. Здесь он не волен собой распоряжаться. На несколько мгновений она сжимает его руки своими огрубевшими пальцами, прежде чем повернуться, чтобы двинуться в обратный путь. У нее внутри стальной стержень, под стать этим воротам. Ничто ее не согнет.
– Подожди, – кричит он ей вслед. – Я принесу какой-нибудь еды, чтобы ты взяла с собой. Если это наша родня, то пусть кормят нас, – говорит он с горечью. Паола больше не улыбается, но на ее лице видно облегчение, она кивает.
В течение четырех дней Этторе послушно делает все, что советовал дядя, и судорожно размышляет над словами сестры. Она просит его о том, чего бы не сделала сама. Но вознаграждение за женский труд столь ничтожно, что оно не стоит сделки с совестью. Этторе ждет, пока заживет нога. Ест, спит, чувствуя себя выкинутым из жизни. Он рвется на волю, мечтает лишь о том, чтобы окончательно поправиться и уйти. Он не ест за одним столом с дядей и Марчи и их гостями, если только его не просят об этом; он мало говорит, а их английская речь журчит у него в ушах, не проникая в сознание. Количество пищи, которое они поглощают, беспрестанное жевание, привычка отсылать назад блюда, к которым едва притронулись, вызывает в нем такую ярость, от которой перехватывает дыхание. Мышцы на ребрах напрягаются, заключая грудную клетку в стальные объятия. Он старается разжиться провизией на кухне и идет есть на крышу, так что сторожа уже успели к нему привыкнуть. На четвертый день дядя возвращается в Джою вместе с архитектором, и он остается с женщинами и мальчиком, теперь ему легче держаться особняком. Этторе видит, что Марчи уязвлена, он оказался неблагодарным гостем и сам это понимает, но он не чувствует себя гостем. Он чувствует себя предателем. С помощью своего костыля он нарезает круги вокруг массерии, ощущая, как его руки и плечи наливаются силой, как твердеют разогретые мышцы. Рана все еще ноет. Когда он пытается ступать на ногу, то ощущает жгучую боль где-то в самой кости, и, поскольку ему нужно уйти отсюда здоровым, он старается ее не нагружать. У него больше не кружится голова, тело окрепло. С каждым днем он просыпается все раньше, заслышав голос пастуха, который приводит на дойку коров.