Опрокинутый горизонт

Шли недели. Барт вел себя относительно спокойно. У Хоуп случались внезапные приступы головной боли и головокружения, но она не желала придавать им значение. Иногда ей становилось страшно, и она кидалась наводить порядок, переставляла мебель или безделушки с барахолки. По вечерам, дождавшись, когда она уснет, Джош возвращался в Центр. Он делал это по ее требованию: она убедила его, что не может спать, слыша, как он в отчаянии расхаживает по квартире. А сон, как утверждал ее отец, лучшее в мире лекарство.

Для Джоша эти моменты уединения были спасением, он черпал в них силы, которые ему порой изменяли.

Люку хватало такта не задавать ему вопросов, выходящих за рамки простой вежливости. На его «Как дела?» он привычно отвечал: «Более-менее». Этим они и ограничивались – из деликатности, а еще из опасения ненароком разбудить Барта.

Однажды ночью головная боль стала нестерпимой, и Хоуп поехала в больницу. Джошу она не дозвонилась: Центр был отрезан от внешнего мира. Пришлось ей набраться храбрости и самой взять такси.

Если я на это способна, думала она, сидя на заднем сиденье, значит, Барту придется еще потрудиться, чтобы со мной справиться.

Джош, вернувшись, нашел записку на сэндвиче, который она ему оставила в холодильнике. Он немедленно позвонил Люку, только что доставившему его домой. Люк развернулся и отвез его в больницу к Хоуп.

В этот раз ее продержали там недолго: она проспала там две ночи, если это можно было назвать сном. Она сопротивлялась врачам, упорно отвергая длительное лечение, ибо длительность теперь была лишена всякого смысла.

Шли недели. Случались моменты пустоты, а порой их накрывала паника. Джош испытывал ужас перед тишиной, потому что в ней прорастали сожаления, похожие на цветы, которые увядают, не успев распуститься. Они подолгу разговаривали, обшаривая чердаки своей жизни, где за пыльными коробками памяти всегда отыскивали сверкающие крупицы счастья.

Хоуп сохраняла улыбку как непременный атрибут достоинства – бесценный раритет в таких обстоятельствах. Даже засыпая, она с ней не расставалась. Улыбка исчезала только глубокой ночью, когда бессонница праздновала победу. И тогда Хоуп казалось, будто она совершенно беззащитна.

Но наутро, стоило ей улыбнуться, жизнь опять входила в свои права.

Сэм прислал Джошу денег, чтобы дочь ни в чем не нуждалась. Джош вернул чек в тот же день, когда получил. Хоуп ни в чем не испытывала недостатка, потому что рядом с ней был он.

Наступил сентябрь, но Хоуп не вернулась к занятиям. Из-за Барта она вынуждена была спать допоздна.

После лекций Джош садился на велосипед и что было сил крутил педали, торопясь к ней. Каждый день они обедали вместе. Если Хоуп чувствовала себя сносно, она садилась боком на багажник велосипеда, и Джош вез ее в город. Они устраивались на террасе какого-нибудь кафе, и Джош передразнивал Флинча, читавшего утром лекцию. Хоуп обожала такие минуты. Обратно они ехали в автобусе, куда Джош втаскивал свой велосипед.

Однажды в октябре Хоуп, у которой все реже появлялся аппетит, захотелось морепродуктов. С некоторых пор ее тянуло на соленое, Барт оказался своеобразным гурманом, об этом следовало помнить и бороться с его капризами.

Джош арендовал машину-универсал. Люк предлагал свой «Камаро», но его салон был маловат, чтобы Хоуп могла по пути прилечь.

Джош собрал небольшой чемодан, не реагируя на просьбы Хоуп сознаться, куда он ее везет, и даже на обещание стриптиза в обмен на согласие все рассказать. Собирая вещи, она не обнаружила на полках некоторых предметов с барахолки и спросила у Джоша, куда они подевались, но тот отвечал уклончиво.

Выехав под конец дня, они взяли курс на юг.

Хоуп поняла, куда они направляются, только в Кейп-Коде, у парома, перевозившего машины на Нантакет.

Во время трехчасового плавания Хоуп немного помучилась от морской болезни.

– Меня всегда укачивало! – заверила она Джоша, чтобы он не пугался.

Они вышли из каюты и стали жадно глотать морской воздух. Хоуп провожала взглядом удалявшийся берег и махала рукой, прощаясь с Бартом. Она твердо решила оставить его на берегу, как старый носок.

Вдали над волнами метались чайки, такие маленькие, что их можно было принять за лепестки цветущей вишни, порхающие на ветру над безмятежными водами реки Чарльз.

Нантакет оказался восхитительным островом, его красота превзошла все ожидания Хоуп. Джош снял комнату в коттедже у порта. Хоуп заявила, что уходящие в воду сваи, на которых стоит коттедж, придают ему ленивый вид.

Они тщательно изучили туристический буклет, оставили вещи в комнате и пошли гулять. Хоуп непременно хотела посетить все три маяка острова, поэтому они не тратили время зря. Первым в ее списке был маяк на мысе Брант с узкой деревянной галереей наверху. Деревянным был и весь маяк – приземистый, простой, но впечатляющий. Он выглядел не таким одиноким, как маяк с красной полосой на мысе Санкат. Третий маяк, на мысе Грейт Пойнт, показался Хоуп менее изящным: он был пузатый, обшитый шершавыми досками.