Оправдание Шекспира

И вот что интересно, все эти отрицательные с общечеловеческой точки зрения свойства характера, которые позволяют судиться из-за денег с попавшими в беду соседями, скрываться от уплаты подоходного налога в Лондоне, взимать десятину с сограждан, никак не влияют на воображение шекспироведов, они просто отмахиваются от них. Но зато как легко в их воображении рисуется трогательный Шакспер, любящий розы, весельчак и добрый малый. А ведь именно эти свойства документального подтверждения не имеют. И сегодня, когда я пытаюсь развеять приторный образ Шакспера, мои добрые подруги просят оставить его в покое, так им не хочется расставаться с этим образом, сочиненным шекспироведами и не имеющим ничего общего с тем Шакспером, что вырастает из сохранившихся документов и что изображен изначально на стене стратфордской церкви. Чтобы не быть голословной, привожу еще одну выдержку из Сэмуэла Шенбаума, из коротенькой подглавки, посвященной одному из самых значительных и интересных шекспироведов Джону Доверу Уилсону. «Довер Уилсон был редактор Кембриджского нового Шекспира, бесспорно одного из самых стимулирующих изданий драматурга, появившихся в XX веке, автор текстологических и эстетических статей. Эта его деятельность принесла ему славу крупнейшего шекспироведа задолго до его смерти в 1969 году; умер он, когда ему было восемьдесят семь. Мы не можем прямо назвать его биографом, хотя его “Настоящий Шекспир” [52] снискал, пожалуй, самое большое признание у читателей, сравнительно с другими жизнеописаниями. Мало кто может похвалиться переводом своего труда на сербохорватский. ‹…› Строго говоря, “Настоящий Шекспир” не биография, а фантазия на тему, или, используя подзаголовок самого Уилсона, “Биографическая авантюра”. “Здесь, как в ореховой скорлупе, тип человека, каким, я верю, был Шекспир, – вот что оно (название книги – М.Л.) подразумевает” – сообщает Уилсон в предисловии. Но, наверное, было бы лучше назвать книгу “Достоверный Шекспир”.

Зачаток книги можно увидеть в лекции “Елизаветинский Шекспир”, прочитанной Уилсоном в Британской академии в 1929 году. В ней этот святой Георгий от литературной критики борется с чудовищем-гибридом – викторианским пониманием Шекспира. Он видит в нем сплав несовместимостей. С одной стороны, Бард-олимпиец, “великий, трагический поэт, стоящий лицом к лицу с огромностью Вселенной, борющийся с проблемами зла и бедствий, человек созерцательного склада, возвышенных мыслей, серьезного образа жизни, который, пройдя сквозь некий огонь, обрел безмятежную веселость духа”, а с другой – гений меркантильности, прозаический Шекспир сэра Сидни Ли, пишущий шедевры, чтобы полнее набить семейные закрома. ‹…› Уилсон представил на рассмотрение широкой публики сугубо личное восприятие Шекспира. И таким образом противопоставил себя “научной школе шекспировского жизнеописания”, которая, “несмотря на уверения в объективности, богата завуалированными гипотезами”. Свои собственные гипотезы Уилсон не вуалирует. ‹…› Первое смелое утверждение Уилсона касается образования его субъекта: он был в подростковые годы певчим в доме “некоего большого вельможи-католика”, это его образовало, и он сумел стать любимцем златокудрых любимцев нации. Ибо этот Шекспир – просто обязан быть аристократичным. ‹…› “Его изящные, полные юмора писания” расположили к нему “важных персон” (“His facetious grace in writing”, “divers of worship” – цитаты из известного оправдания Генри Четтла, опубликовавшего книгу только что умершего драматурга Роберта Грина, в которой было знаменитое поругание Шекспира. Подробно об этом позже – М. Л.). Сначала это лорд Стрейндж, потом Эссекс и наконец Саутгемптон. Эти трое больших вельмож были счастливы водить дружбу с Шекспиром, поскольку он давал им мудрые советы с помощью своего искусства, “предлагал их почтительно, ненавязчиво, но искренне и с восхитительным тактом”. Скоро поэт стал непременным членом окружения Саутгемптона и во время чумы в начале девяностых, когда были закрыты все театры, жил в Тичфилде, семейном гнезде Саутгемптона, возможно, на правах учителя (Шакспер старше Саутгемптона на девять лет).

Тут он познакомился со знаменитым переводчиком Монтеня Флорио, который, как известно, был учителем в этом же доме. Возможно, Флорио и Шекспир вместе ездили по Италии, и во время этой поездки Шекспир подробно записывал топографию Венеции. ‹…› Затем место его занимает более блестящий вельможа. Теперь Эссекс начинает получать от Шекспира советы с театральных подмостков.