Оправдание Острова

Приехав на студию, пересели в электрокар. За рулем – Жан-Мари. Двигались мимо средневековых замков, разрушенных бомбежкой домов и даже африканской деревни. Нашу площадку мы узнали издали – по княжескому Дворцу.

Люди в средневековых островных одеждах пьют кофе. Ощутимый запах конюшни: лошади, запряженные в телеги, и лошади, ожидающие своих всадников. Нас приглашают за режиссерский столик и предлагают кофе. Жан-Мари представляет нас. Аплодисменты. Потом присутствующие приветствуют нас по очереди, и мы жмем им руки.

Последним подходит мальчик лет восьми. Волосы его убраны под шапку. По художественно выбившейся пряди видно, что он светловолос.

– Это вы, – говорит Парфению режиссер. – И зовут его тоже Парфений.

Во время съемок все актеры Жана-Мари носят имена своих персонажей – даже в жизни. Я читала об этом. Полное вживание в роль.

Парфений подает мальчику руку.

– Сколько тебе лет?

– Скоро восемь. А тебе?

– Триста сорок семь.

– Значит, ты уже на пенсии?

Парфений треплет его по щеке. Мальчик прижимает щеку к плечу, и Парфений убирает руку.

– Он удивительно органичен, – поясняет нам Жан-Мари.

Парфений улыбается тезке.

– Ты хочешь быть актером?

– Да… Или князем. Но это трудно…

– Да нет. Достаточно, чтобы мы тебя усыновили.

Мальчик задумчиво кивает, взгляд его ясен. Глаза Парфения слезятся на ветру. Я не родила ему ребенка, и, думаю, напрасно.

Когда начинается съемка, маленький Парфений выходит из Дворца, в руках его дымящаяся головешка. Подойдя к стене, он рисует смешную рожицу. Рот чуть съехал набок, и мальчик пытается стереть край линии. Ничего не получается, угол рта размазывается на пол-лица. Он бросает головешку и, глядя на свое произведение, чешет нос. Нос становится пепельным.

Маленький Парфений идет по площади. Парящая над ним камера следит за тем, как рука мальчика скользит по деревянному борту телеги. Касается узды лошади. Лошадь наклоняет к нему голову, и он гладит ее. Ассистент выпускает из переноски котенка, тот делает несколько шагов в сторону. Мальчик продолжает гладить лошадь.

– Котенок, – напоминает в мегафон Жан-Мари.

Парфений-младший берет котенка, трется о его нос своим пепельным носом. Возвращается с ним к лошади и поднимает котенка к лошадиной морде. Котенок выгибается от страха. Лошадь, подумав, приглаживает шерсть котенка длинным языком.

– В то время у нас почему-то не было котов, – говорит Парфений, – но я понимаю, что это неважно.

– Неважно, – не отрывая глаз от съемочной площадки, подтверждает Жан-Мари.

Возле лошади появляется купец и, взяв ее под уздцы, уводит куда-то. За мгновение до этого ассистент ловко устанавливает на дощатой мостовой орех, и тележное колесо с хрустом его переезжает. Камера печально фокусируется на раздавленном орехе.

Выход из Дворца снимается в четырех дублях. Четырежды мальчик рисует на стене, которая всякий раз оказывается чистой, четырежды рассеянно проходит по площади и трогает лошадиную узду. Котенок играет испуг, а лошадь облизывает его с прежней задумчивостью. Телега трогается с места, встречая на пути трижды оживший орех. Время от времени режиссер бросает на Парфения короткие взгляды:

– Бесконечное повторение жизни. Вы не чувствуете себя Фениксом?

Парфений улыбается:

– Скорее – шарманкой.

В лето четвертое Великой Островной Революции на площади перед Дворцом был воздвигнут памятник Жертвам восстания. Образ Михея увековечили в бронзе. Безвременно ушедший герой был изваян в двубортном костюме, какового при жизни не носил. Говорили, что скульптор вначале хотел поставить на площали нагого Михея, Касьян же велел героя одеть.

Как бы готовясь к полету, Михей стоял на правой ноге, левая же его нога уже оторвалась от земли, в то время как правая рука была вытянута вверх и держала звезду. Сзади по постаменту карабкалась карликовая Домна с невиданных размеров горшком, олицетворяя собой проклятое прошлое. Наряду с Домной его олицетворяли крокодилы, пущенные ваятелем по цоколю памятника. Они разевали пасти, угрожая проглотить всякого, кто верит в светлое будущее.

Мысль изобразить крокодилов принадлежала также Касьяну. В ней можно было бы видеть художественное воплощение судьбы министра истории и светлого будущего, если бы не то обстоятельство, что памятник был отлит еще до его трагической гибели. Остается лишь предполагать, что о судьбе Атанаса Председатель Острова узнал в порядке научного предвидения.