Операция «Танненберг»

— Да успокойтесь вы, святой отец, — перебил барон темпераментного клирика, — а то, ненароком, удар хватит. Мало мы с вами, что ли, исчадий ада уже пожгли. Если из-за каждого так волноваться — никакого здоровья не хватит.

— Вы как всегда правы, ваша милость, — смиренно склонил голову отец Бонифаций. — Заразу следует искоренять как можно скорее и без всякой пощады. Твердой рукой и с холодным сердцем искоренять. Жечь! Жечь! Жечь! Позвольте приступить? Все уже готово.

— Позволю-позволю. Только сначала посмотрим, что за ведьма такая, и что там у нее с грудью. Это должно быть любопытно.

Барон повернулся к Бурцеву:

— Не желаете взглянуть, господин комтур?

— Э-э-э…

Бурцев не знал, что и сказать. Ведьма, шпионка, сиська дьявола какая-то, намечающаяся казнь, на которой ему предлагали лучшие места в зрительской ложе. Все это несколько ошеломляло.

Молчаливое замешательство тевтонского посла барон расценил как знак согласия.

Глава 8

Костер был разложен возле самого рва. Аккуратно так разложен — по-немецки. Этакая поленница колодцем. Вокруг добротно сбитого дощатого эшафота. В центре — высокий столб. Понизу — охапки сухого хвороста и соломы. На дровах — ровнехоньких, одинаковых, словно на лесопилке напиленных, — потеки смолы и масла. Гореть такое сооружение должно с веселым треском и без дыма — жертва не задохнется, а именно изжарится заживо. Да… в чем-чем, а в казнях здесь толк знали.

А сама жертва уже стояла на дровяной куче. Прикована, примотана, привязана к столбу. Цепь и прочные пеньковые веревки, продетые сквозь пару железных колец, врезались в тело. Перекрученные путами сзади, за столбом, руки уже начинали синеть и опухать.

Молодая женщина лет двадцати с небольшим. Лица под длинными слипшимися волосами — пакля, а не волосы — так просто не разглядеть. Да и перепачкано все лицо. Дорожки слез на грязных щеках. Под глазом — синяк. Губы разбиты. Видимо, прежде чем отправить ведьму на костер, над ней здорово поизмывались.

Женщина была полуобнажена. Только нижняя юбка закрывала срам, а сверху, на обозрение всего честного люда выставлена… М-да… Голая грудь. Груди. Счетом ровно три.

Три молочные железы. Две — очень даже ничего, упругие, пышные, соблазнительные, располагались, где положено. Одна чахлая, маленькая, с кулачок величиной — как у девочки-подростка, но вполне сформировавшаяся, с острым соском в центре — приютилась промеж ними. Под платьем такую и не увидать, но на неприкрытом теле «сиська дьявола» сразу бросается в глаза.

— Ой-ой-ой! — запричитала за спиной Бурцева Аделаида. — Мерзость-то какая! Смотреть тошно. Жгли бы уж поскорее адово отродье, не тянули.

— Помолчи, а? — попросил Бурцев.

За спиной фыркнули. Но заткнулись.

Дружинники только покачивали головами. Хабибулла, Сыма Цзян и Бурангул поглядывали вокруг. Тревожатся. Не ровен час, самих под горячую руку на костер загонят! Вон, уже заприметил кое-кто иноземцев нехристианского вида — волками смотрит на бусурман. Если бы не явная благосклонность Альфреда фон Гейнца и не баронская свита…

Впрочем, сейчас гудящую толпу больше занимало другое. Трехгрудая ведьма на костре. Это все-таки зрелище поинтереснее, чем сарацин и два азиата.

Бурцев прислушался к разговору латников, толпившихся по правую руку. Воины из замковой стражи оживленно обсуждали приговоренную.

— Интересно, ежели грудь у нее такая, что ж тогда промеж ног будет? Может, рог или копыто?

— Дурак ты! Коли рог или копыто там, как бы тогда ее Дитрих обихаживал?

— Обихаживал? А ты верь ему больше, Дитриху-то! Может, как увидел красоту этакую, так всю мужскую силу и подрастерял наш Дитрих. Может, расхотелось ему сразу.

— Думай, о чем говоришь? Чтоб Дитриху, да расхотелось!

— Нет, а все же интересно, что под юбкой-то у ведьмачки.

— А вот сгорит юбчонка, тогда и посмотрим.

— Так не разглядеть же будет. Дым, огонь…

— А ты попроси отца Бенедикта, чтоб он только сзади поджигал. Тогда, небось, хорошо видно будет. Успеем разглядеть.

Хохот…

Альфред фон Рейнц объехал костер вокруг, с интересом рассматривая трехгрудую ведьму. Изрек:

— Н-да, хорош-ш-ша — аж сжигать жалко!

У Бурцева зародилась надежда, что аутодафе сегодня не состоится. Настроен фон Гейнц благодушно, а значит, мог из прихоти баронской пощадить трехгрудое чудо. Было бы здорово: смотреть, как человека сжигают заживо, Бурцеву совсем не хотелось.

— Хороша? — возмутился отец Банифаций. — Как вы можете, Ваша милость, говорить так о порождении геены огненной?!

— А что? Ведьмачка-то эта получше многих других порождений будет. По-моему, так даже самая безобидная из всех, что мы с вами на костер отправили.

— Безобидная?! — взвился священник, — Вы же знаете, кого оно кормит своим молоком! И вы называете эту тварь безобидной!

— А вы что скажете, господин комтур? — обратился к Бурцеву барон.

Бурцев сказать ничего не успел. Аделаида, сидевшая за спиной, опередила:

— У вас, что же, часто… такое? — ляпнула княжна.