Освальд недовольно хмыкнул, слушая юродничанье спутника. Ничего, переживет…
— Конечно! Конечно! — поспешно закивал барон. — Мне совсем не трудно. Сейчас 1410-й год от рождества Христова, а день и месяц…
Его не дослушали.
— Что-о-о! — мятущаяся душа Освальда отнюдь не желала успокаиваться.
Бурцев тоже не удержался — крякнул досадливо. Да уж, не до веселья. Незнакомый пятнадцатый век на дворе…
— Что-то не так? — встревожился барон.
— Нет, все в порядке. Просто у брата приступ.
— Как зовут вашего брата?
В этот раз поляк опередил Бурцева.
— Я — Освальд! — громко и торжественно отчеканил он. — Освальд Добжиньский!
Провозгласил это пан с таким видом, будто готов был немедленно сразиться с любым, кто посмеет оспаривать его заявление. Здесь, однако, слыхом не слыхивали о благородном разбойнике, пролившем два столетия назад немало немецкой кровушки. Не вызвал удивления у барона и тот факт, что рыцарь в тевтонском плаще кличет себя добжиньцем.
— А-а-а, добжиньские земли! — протянул Альфред фон Гейнц. — Как же, как же, слышал, знаю… Орден Святой Марии недавно отбил их у поляков. До нас доходят слухи, будто это может стать поводом к большой войне.
— Ох, станет! Еще как станет! — со скрежетом зубовным пообещал Освальд.
Пылающий взгляд поляка заставил барона повернуть коня в сторонку.
— У вас еще есть раненые, благородный Конрад? — осведомился фон Гейнц, косясь на Освальда.
— Нет. Один только.
— М-да… алебарды… страшное оружие, — пробормотал немец и перевел разговор в иную плоскость. — А скажите-ка, господин комтур, кто эти милые девушки?
Барон теперь с интересом разглядывал Аделаиду и Ядвигу.
— Это не девушки, — строго ответствовал Бурцев.
— А? Дамы?
— Сестры ордена.
— И они что, тоже входят в состав посольства?
— Они нам… помогают в пути. Готовят пищу, стирают…
Аделаида часто-часто заморгала. Раскраснелась, возмущенная, раскрыла и захлопнула рот, душимая гневом, не в силах произнести ни слова. И — хорошо… Истерики орденской «сестры» им сейчас только не хватало.
— …за лошадями смотрят, прислуживают. Ну и так, вообще…
— Вроде служанок?
— Вроде.
— Я так и понял, — удовлетворенно кивнул барон. — Я слышал, что в орденских замках несут службу женщины. Только никогда прежде не думал, что они сопровождают братьев-рыцарей в походах…
— Сопровождают-сопровождают. А что в этом такого? Или вы сомневаетесь в целомудрии братьев ордена Святой Марии, барон?
Альфред испуганно качнул шлемом:
— Нет, что вы, ничуть… Мне просто странно, что орденская челядь одевается так… своеобразно, — рыцарь не отводил глаз от нелепого медиумовского балахона Аделаиды. — Вероятно, этот черный мешок связан с какими-то обетами?
— Че-лядь?!
Казалось, малопольскую княжну, обретшую, наконец, дар речи, хватит удар. Агделайда Краковская успела еще что-то возмущенно и неразборчиво пискнуть. К счастью, умница Ядвига, зажав Аделаиде рот, вовремя оттащила княжну в сторонку.
— Что с ней? — изумился фон Гейнц.
— Да так… немного не в себе, — вздохнул Бурцев. — Нервы. Сами понимаете, сестре пришлось многое пережить.
— О, да! Подлые, подлые швейцарцы!
— А одежды — это… это… наказание, в общем. Вроде покаянной власяницы.
— Сестра провинилась?
— Да. Слишком много о себе возомнила. Забыла о смирении.
— Гордыня — тяжкий грех, — неодобрительно покачал головой Альфред. — В особенности для женщины.
— Ну, вот и я о том же.
Бурцев улыбнулся. В чем-то он с этим германцем нашел взаимопонимание.
Глава 6
В Шварцвальдский замок барона ехали, не торопясь — чтобы не отстали спешенные слуги фон Гейнца. Свита поспешала, как могла. Бежали пехом по очереди: сначала одни держались за стремя, потом другие. Сменялись как часы. Немцы — одно слово…
Незыблемо в седлах сидели только «послы». Ну, и сам барон, разумеется.
Адалаида недовольно пыхтела за спиной Бурцева. Ядвига держалась сзади за пана Освальда.
Дорога шла через холмистое редколесье. Потом — вдоль густого мрачного леса, где даже в полдень, наверное, солнце — редкий гость.
— Шварцвальд, — кивнул на сплошную стену деревьев фон Гейнц.
Черный лес… Да, пожалуй, самое то название.
Некоторое время двигались молча.
Барон, не в силах совладать с собой, все косился на одежды и доспехи «послов». Время от времени царапала Бурцева и его дружинников любопытными взглядами и баронская свита. Это было неприятно.
— В чем дело, благородный Альфред? — в конце-концов, не выдержал Бурцев. — У меня такое впечатление, что вы хотите о чем-то спросить, но никак не решаетесь.
Барон смутился:
— Это, конечно, тоже не мое дело…
— Ладно, говорите, чего уж там.
— Простите, благородный Конрад. Но неужели… неужели рыцари ордена все еще носят это?
За вежливым вопросом Бурцев уловил, нет, не подозрение — насмешку. Что ж, в данной ситуации второе лучше, чем первое.
А взгляд фон Гейнца в очередной раз скользнул по ведрообразному шлему-топхельму, притороченному у седла. Да и одной лишь кольчугой без пластинчатых лат здесь, видимо, довольствовались только кнехты да оруженосцы. Тевтонскому комтуру в пятнадцатом столетии, наверное, надлежало обвешиваться более надежной и дорогой броней. Вроде баронской.