Операция продолжается

— Где оружие, фашистский гад? — свирепо рявкнул Клюев.

Этот выкрик вывел Булгакова из оцепенения. Ноги его окончательно ослабли, он упал на колени и вдруг тоненько всхлипнул:

— Откудова… Нету у меня никакого оружия… Не виноватый я… Богом, матерью клянуся! Это они все… они! Душегубы! — Вздрагивая и плача, он пополз к Клюеву. — Ноги вам расцелую… Не губите!

— Встать! — властно скомандовал Клюев.

Булгаков подчинился.

Володя вышел последним. Он потушил лампу, запер избу на висячий хозяйский замок, который нащупал на дверной ручке.

— Куда ключ кладете? — спросил он Булгакова.

Тот трясущейся рукой засунул ключ за наличник кухонного окна. Клюев тут же защелкнул на запястьях арестованного наручники.

— Ложись, и чтобы ни звука! — приказал Володя, когда они подошли к подводе.

Булгаков лег в сани. Его накрыли большим овчинным одеялом и закидали сеном, — так, что снаружи торчала только голова. Володя надвинул шапку на вспотевший лоб коновозчика.

— Чуть что, пеняй на себя, — пригрозил он и похлопал себя по карману.

— Слушаюсь, товарищ начальник! — торопливо откликнулся Булгаков, и Володя почувствовал, как он вздрогнул.

Лошади с места пошли резвой рысью. Всю дорогу до станции Булгаков молчал. Не проронил он ни слова, когда проезжали по безлюдным улицам станционного поселка, лишь беспокойно вертел головой. И только на выезде завозился, зашуршал сеном, сделал попытку встать на колени.

— Лежать! — тихо сказал Володя.

— Вон там… Того иуду брать надо… — хрипло зашептал Булгаков, кивая вправо. — Куницу. Да Мокшина. Это они Николашина-то…

Клюев зажал ему рот полой полушубка.

Володя посмотрел направо. В конце улицы, возле шпалорезки, темнел большой дом. Из окон лился яркий электрический свет. Было странно сознавать, что в этом обыкновенном, знакомом с детства крестьянском доме прижился враг.

Проехали мимо шпалорезки — так по привычке зареченцы именовали бывшую мастерскую райпромкомбината, разросшуюся за месяцы войны в большой деревообрабатывающий завод. За заводом свернули к переезду, на дорогу, ведущую в Медведёвку. Володя подвязал болтающиеся шнурки шапки-ушанки. Семнадцать километров — путь не близкий. Но Клюев вдруг завернул лошадей с тракта на узкую проселочную дорогу. Володя уже хотел сказать, что едут не туда, как подвода неожиданно остановилась. Впереди на дороге чернел большой грузовик с крытым кузовом-фургоном. От грузовика подошел человек.

— Как? — коротко спросил он Клюева.

— Порядок. Бери лошадей — и на станцию. Глаз с вокзала не спускай. Мокшин что-то задумал.

— Ясно, — хмуро сказал человек, и Володя окончательно убедился, что никогда не слышал его голоса.

— Вставай! — скомандовал Булгакову Клюев.

Тот послушно вылез из-под сена, держа перед собой скованные руки. Лейтенант снял с него наручники. Шофер распахнул заднюю дверку кузова, и Булгаков торопливо полез в фургон.

— Смотри, Званцев, в оба! — еще раз предупредил Клюев. — А Садовников пусть остается на месте. Мы скоро приедем.

— Ясно, — сказал Званцев.

Званцев, Садовников… Этих фамилий Володя никогда не слышал. У капитана оказалось в Заречье и на станции гораздо больше людей, чем можно было предполагать. Клюев запрыгнул в кузов. Шофер закрыл за ним дверку. Машина тронулась.

— Куда это меня? — хрипло спросил Булгаков.

— Куда надо, — сухо сказал Володя.

— Господи… За что такая кара?

— Задело, — буркнул Клюев.

— Да не виноватый я! — срывающимся голосом запричитал Булгаков. — Мокшин с Куницей — они душегубы! Они, проклятые!

— А керн кто уничтожил? Куда вы его дели? Спрятали где-нибудь?

— В прорубь сбросили… — Булгаков заплакал, часто, тяжко вздыхая в темноте. — Не сам ведь я. Наганом, ирод, угрожал… Властям грозился выдать. Вот мы с Куницей и сделали…

— Что ж ты так властей боишься?

— Э-э, да что говорить, товарищ начальник, — обреченно всхлипнул Булгаков. — Труса сыграл. Как взяли меня в армию, так и попали мы на осьмой день под танковую атаку. Не сдержался я. Сбежал… Страшно стало. Сто раз потом тот час и день проклял… Руку себе сдуру прострелил, а меня после операции из санбата — прямехонько в трибунал. Не знаю уж, как бы осудили. Да бомбежка была — я и утек опять. С Куницей этим встретился…

— Кто он такой?

— Все расскажу, товарищ начальник. Все! — торопливо заговорил Булгаков, комкая слова. — Ничего не утаю! И не Куница вовсе он. Чужие документы с убитого у него. Он мне сам по пьянке говорил. Кулак он, белогвардеец, вредителем был, да перед войной попался. Арестовали его в Минске. А тут война… Немцы в Минск пришли. Он и продался. Меня-то он в поезде подцепил. С какой-то дамочкой ехал. Эвакуировались вроде бы из Ленинграда…

— А ты куда ехал?

— Сам не знал, — тяжело передохнул Булгаков. — Куда глаза глядят. В армию назад нельзя было. Рука… Сами понимаете. Родные места под немцами. Вот он п ущучил меня. Дамочка мне руку в дороге долечила. Красивенькая такая, беленькая. Привезли в Сосногорск, где-то документы раздобыли, а потом в подручные к тому ироду определили…

— Какому ироду?