Операция «Престол»

Особенно если учесть, что этот человек был осужден по пятьдесят восьмой, как ее называли, «фашистской статье». А это означало только то, что его будут давить за малейшую провинность не только администрация и конвой, но и блатные.

Так и не дождавишсь от Алексея ответа, заключенный покачал головой и всю остальную дорогу молчал.

А дорога выдалсь куда как тяжелой.

В нескольких местах заключенных заставляли обходить огромные лужи по тайге, и через несколько таких обходов одежда на многих висела клочьями.

Солнце светило в полную силу, и донимала мошкара. А поскольку курить в строю было запрещено, люди хлопали друг друга по спинам.

Злобствовали и конвойные, которым тоже не улыбалось тащиться почти пятнадцать километров по сплошной грязи.

И они все чаще срывали свое зло на беззащитных зеках, лишенных возможности хоть как-то отвечать своим давно уже потерявшим человеческий облик конвоирам.

Они даже не кричали, а просто били прикладами куда придеться.

И когда один из зеков, не выдержав этой пытки, кинулся в тайгу, они с каким-то диким наслаждением открыли по нему стрельбу из винтовок.

После чего начальник конвоя, едва взглянув на изрешеченное пулями тело несчастного, равнодушно сделал еще одну пометку в своем страшном списке.

И надо ли говорить, какое облегчение почувствовали измученные дорогой и конвоем люди, увидев, наконец, лагерные вышки.

Шедший рядом с Алексеем мужчина снова повернулся к нему.

— Теперь я понимаю, — грустно произнес он, — почему вы мне не ответили…

Обрадованные окончанием долго и мучительного пути люди прошли лагерные ворота, над которыми красовался лозунг «Труд в СССР — есть дело чести, славы, доблести и геройства!»

За воротами на растянутом на двух столбах кумачевом транспаранте можно было прочитать и еще один шедевр социалистического творчества: «Железной рукой загоним человечество к счастью!»

Над входом в штаб висело еще одно произведение того же направления: «Через труд — к освобождению!»

Пройдет очень немного времени и весьма похожий лозунг появиться над входом в Освенцим: «Arbeit macht frei» — «Труд освобождает».

Потом было все, как всегда.

Зеков долго пересчитывали. Бесчисленное количество раз мы строились по пять человек в ряд, каждый ряд должен был сделать три шага вперед по команде озабоченных сотрудников НКВД:

— Один, два, три!

Они старательно записывали все цифры в большие блокноты.

После пересчитывания зеков вели в баню и брили всюду, где росли волосы, ибо многие, побывавшие в советских тюрьмах, обзавелись там вшами.

Когда заключенные были вымыты и побриты, начинался второй этап их превращения в безликих зэков — выдача одежды.

И вот тут-то началось то, о чем беседовавший с Алексеем зек даже не догадывался.

Откуда-то появились толпы уголовников, которые принялись раздевать несчастных. При этом их даже не спрашивали, а просто говорили:

— Снимай!

Конвойные с удовольствием наблюдали, как при них по сути дела грабили вновь прибывших.

Для них, одичавших от долгой жизни в тайге, даже такая мерзость представляла развлечение.

Надеявшийся на лучшее зек даже не пикнул, когда с него сорвали пиджак и свитер и сняли ботинки.

На Алексея, который был одет в добротную бостоновую тройку, обратили внимание сразу три уголовника.

Минут пять они выясняли между собой, кто разденет этого франтоватого фраера.

Затем один из них подошел к Анненкову.

— А ну сымай лепешок, фраерок! — свирепо скалясь, произнес он.

Алексей усмехнулся.

— Чего ты лыбишься, падаль! — взвыл блатной.

— Тебе надо, ты и сымай! — в тон ему ответил Алексей.

Несколько озадаченный необыкновенным спокойствием «фраерка» блатной растерялся.

Но ненадолго.

Чувствуя поддержку стоявших в нескольких метрах от него корешей, он протянул руки к Алексею, и в следующее мгновенье отлетел метра на три.

Больно ударившись спиной о землю, он вскочил и снова бросился на Алексея, и снова полетел только теперь в противоположном направлении.

На этот раз он поднялся не так легко.

Беспомощно озираясь, он вытащил из сапога заточку и медленно двинулся на Алексея.

И в этот самый момент раздался крик начальника конвоя:

— А ну прекратить!

Пескарь нехотя остановился и тяжело перевел дух.

— Вали отсюда, Пескарь! — послышался новый приказ.

Блатной сверкнул глазами, но ослушаться не посмел.

Он непонаслышке знал, как скор и крут был на расправу капитан Ожерельев.

Он спрятал заточку в сапог и, сверля Алексея злобным взглядом маленьких и глубоко посаженных глаз, процедил сквозь зубы:

— Ответишь!

Алексей согласно кивнул головой.

Когда Пескарь вместе с корешами ушел, стоявший поблизости конвойный сказал Алексею:

— Зря ты так, парень! Пескарь редкая сволочь! Ходи теперь и оглядывайся!

— Посмотрим! — улыбнулся Алексей. — А за предупреждение спасибо!

Потом каждому выдали летнюю и зимнюю форму, зимнюю обувь на резиновой подошве и меховые рукавицы.

Затем началось распределение будущих работников по отрядам. Эта сортировка решала в жизни лагерников очень многое.

От нее зависело все: статус заключенного в лагере, барак, в котором он жил, работа, которую он выполнял.

Это, в свою очередь, нередко определяло, останется он в живых или нет.