Операция «Посейдон»

— Совершенно верно, дитя, — ответил Бутман. — В этой стране все должны пройти через научный коммунизм. В той или иной форме. Лучше выбрать наиболее безопасный вариант. Не забывай, что для большинства я обыкновенный музейный работник.

— Эдик, с чего ты взял, что я буду заниматься нашим делом именно в этой стране? Я надеюсь, что когда-нибудь мне посчастливится уехать отсюда. Ты ведь знаешь, что советских евреев скоро станут выпускать в Израиль… Разве не ты говорил мне об этом? Да и другие пути есть…

— Что ж, тогда советский диплом тебе вряд ли понадобится. Но быть студентом — это так замечательно…

— Ну, тогда наливай, Эдик, — всплеснула руками Гали, — я выпью за твою прозорливость.

Эдуард медленно поднялся с кресла, в котором сидел, подобно древнему императору, достал из шкафа бутылку французского коньяка…

— Пристрой меня смотрительницей в твой музей… но я хотела бы появляться там не чаще двух раз в месяц. И только в бухгалтерии.

— Ты не можешь знать, — задумчиво изрек он, открывая бутылку, — что такое пытка упущенными возможностями. Лет в сорок начинает казаться, что отвергнутые дороги, то есть те, которыми мы в двадцать пренебрегли, были самыми что ни на есть перспективными.

— Что ж, тогда я все равно обречена о чем-то жалеть, — возразила Гали. — Вот уж не знаю — о чем. Желаний все равно намного больше, чем сил и времени. А потом, Эдик, я где-то вычитала фразу, которая меня просто очаровала. Скорее, не фраза, а мудрая просьба — «берегите желания». Как бы сам Господь Бог просит.

— Ты права, детка, — согласился Бутман. — Меня радует твоя ранняя зрелость. Я читаю лекции в Суриковке. Тебе стоит походить туда хоть полгода. За это время ты усвоишь весь шестилетний курс. С твоей памятью, с твоей интуицией. Конечно, это не даст тебе официального статуса, но…

Шли дни, недели, месяцы. Она ходила в Суриковское училище, где порой сталкивалась с Хмельницким. Но тот, видя ее рядом с Бутманом, «кривил рожу». Она чувствовала себя едва ли не Манон Леско, в чудесном облике которой все же было для Гали нечто отталкивающее. Спецкурс Бутмана был одним из самых интересных событий в семестре, а сам «лорд», стараясь блеснуть, прежде всего, перед своей любимой ученицей, очаровывал многих. Даже заядлые снобы и прогульщики старались не пропустить лекций Бутмана. Для Игоря Хмельницкого все это было пыткой.

— Прощальный концерт, — как-то вспылил он в разговоре с Гали. — Он на полных парах катится к закату. Еще немного — и абзац.

— Он — Мефистофель, — улыбнулась Гали, — о каком закате ты говоришь, милый?

Она поддразнивала Хмельницкого, прекрасно понимая, что тот злится на соперника.

Бутман понимал, что все больше привязывается к этой, в сущности подобранной на улице, девчонке. Разница в возрасте его вовсе не смущала, в своей сексуальной валидности он был абсолютно уверен. Гали подходила ему и по темпераменту, и по готовности экспериментировать в постели, а ее молодое, пахнущее лесными ягодами тело заводило его донельзя. Он обладал огромным по советским меркам состоянием — во-первых, имел бесценную коллекцию, а во-вторых, долларовую наличность.

В Гали удивительно сочетались обаяние и дерзость, аристократическая изысканность и вульгарность, безрассудство и расчет, женственность, мягкость и жестокость, которой мог бы позавидовать морской пират.

Однажды, возвращаясь домой, Бутман стал свидетелем сцены, зрелище которой изумило его. Подходя к подъезду, он услышал дворовую перепалку, причем солировал голос его возлюбленной. Два парня перегородили Гали дорогу, закрыв возможность проскочить в подъезд.

— Смотри, какие желуди у кадра в ушах. Рано тебе их носить, оставь нам на хранение, подрастешь — отдадим.

— Ты на кого письку дрочишь, зелень зачуханная? — заорала Гали. — Шило тебе в жопу вместо укропу и желудей впридачу на сдачу. Сейчас напарафиню тебе хлебало так, что до утра рыгать будешь.

— А ты, гондон полированный, что зенки вылупил? — она угрожающе повернулась ко второму, который с вытаращенными от неожиданности глазами, неловко попятился назад, и, оступившись, повалился на спину.

Гали наклонилась над парнем и каблуком ударила в пах.

— Я тебе сейчас яйца вырву, падла, сдристни на скорости, пока я добрая! Через секунду их и след простыл.

— Что это было? — спросил Бутман. — Кто тебя этому научил?

— Привет, — зло прошипела Гали. — А ты что, стоял за углом и от страха обоссался? — с издевкой добавила она, разглядывая его брюки.

— Да нет же, я просто не успел подбежать к тебе, прости. С тобой все в порядке? — и он инстинктивно провел рукой по ширинке.

— У шпаны хороший вкус, они оценили сережки, которые ты мне подарил. Пришлось вспомнить приемы и язык родного двора.

Гали было неприятно, что Эдуард стал невольным свидетелем этой сцены.

Вполне возможно, что этот случай сказался на его отношении к ней. Эдуард Бутман поостерегся жениться на этом чудесном «дичке», в котором доминировали расчет и коварство. Примерно так она сформулировала для себя то, что смутно ощущала прежде. После нескольких месяцев совместной жизни Гали почувствовала, что любовник ведет двойную жизнь.