Опасный менуэт

— Да он будто еще и фразу не договорил! — засмеялся Капнист. — Рот не успел закрыть наш Цицерон!

— И правда! — улыбнулась Маша. — А глаза-то, так и сияют умом!

— Да то не мой ум! — засмеялся Николай Александрович и тут же сочинил экспромт:

Скажите, что умен так Львов изображен?

В него искусством ум Левицкого вложен.

С портрета на всех смотрели большие лучистые глаза, взгляд, приправленный легкой насмешкой, пронзительный, проницательный. Губы чуть приоткрыты, словно писал его художник в момент очередной страстной речи. Львов всегда говорил темпераментно, восторженно, умно, порой в глазах его мерцали слезы.

— Я, как бы пасмурен ни был, приходя к Николаше, всегда делаюсь веселее, — улыбнулся Хемницер.

Михаил услышал над собой чуть глуховатый голос художника:

— А ты, юноша, вроде любишь живопись, вон как глядишь. Чем занимаешься?

Михаил вытащил из кармана миниатюру, сделанную для Лохмана. Левицкий ее похвалил, но добавил:

— На сем остановишься — живопись упустишь. Большие портреты не пробовал?

— Я уши не могу на месте прилепить, не получается.

— Уши, говоришь? Это дело непростое. Некоторые рисуют так, чтоб ушей не было видно. Гляди, пробуй. Дома есть кто-нибудь? Вот и пиши портрет.

Возвратившись вечером в меблированные комнаты, Михаил столкнулся в коридоре с взлохмаченным Лохманом. Тот сразу скрылся в своей комнате, а Михаил еще долго не спал, листая книгу и вспоминая нынешний вечер. Потом открыл баул, где кошелек? A-а, вот он, внизу. Пересчитал. Денег, которые дал Демидов, сильно поубавилось. Плохо помнит, сколько было. А может, взяли? Но тут же обругал себя.

Следующим днем, обрадованный заданием Левицкого, все отложил и усадил на диван красотку Эмму. Купил холст, кисти, краски, взялся за портрет. Молодая красавица в ореоле кудрей сидела в горделивой позе. Губы ее еще не утратили девической припухлости, глаза в томной неге со смешливыми искорками смотрели прямо. Он попросил ее завести волосы за уши, долго и старательно выписывал их. Кажется, после пяти сеансов портрет получился. Однако Эмма, поглядев, пришла в дурное расположение духа. Вместо горделивости она увидела хитроватую мину, вместо огневого взгляда — нагловатость; фыркнула и разобиделась.

А ночью Михаилу приснился барин-благодетель во всем своем великолепии, но в гневе: "Где дело мое?! Не сделал? Амуры разводишь?!" Господи, что же он забыл про самое главное?

За завтраком спросил:

— Не знаете, где можно найти Панина? Никиту Ивановича?

Эмма взглянула на Лохмана.

— Самого графа? Что у тебя, дело к его светлости? Разве ты с ним знаком?

Миша молчал.

— Том его напротифф Шереметеф. Фонтанка.

Миша немедленно поднялся, впервые запер на ключ свою комнату и отправился на Фонтанку. Денег хватило только на то, чтобы купить бумагу и мягкие карандаши. Долго бродил вдоль Аничкова дворца. Должен же появиться знатный экипаж! И дождался. Вот лакей открыл дверцу богатой кареты, оттуда вышел ладный, прямой человек в знатном мундире. Он! Панин!

И на второй, и на третий день Михаил делал множество зарисовок. Листы те должны стать заготовками для портрета.

Возвращаясь домой, он не обращал внимания на жадные взгляды хозяев, ничего не объяснял и ложился спать. В памяти всплывали слова Демидова: "Гляди вокруг во все глаза! Башкой своей думай. До чего сам додумаешься, к чему руки приложишь, то и будет твоя судьба!"

Михаил торопился, делал рисунки один за другим, складывал в баул, никому не показывая.

Он закончил портрет Эммы и отправился к Левицкому. Стоял перед ним нескладный, длиннорукий, глядя под ноги.

— Гляди-ка, братец, — заговорил художник, — глаза-то у нее на разных уровнях. А руки? Будто мертвые. Зато уши, уши получились. — Еще вгляделся в лицо и ахнул. — Уж не Эмма ли Карловна? С немцем живет? Батюшка мой, да где же ты ее взял?

— Я у них живу.

— Остерегись! Ох остерегись, голубчик! У них там целая лавочка. Студентов из Академии переманивают, дают заказы, платят копейки, ловчат так, что не приведи Господь!

— Да я уж скоро уезжаю, — оправдывался Миша. — А что вы мне скажете, могу ли я живописать?

— Талант у тебя есть кой-какой. Теперь — терпение, учение и труд. Рисуй поболе, краски учись смешивать, чтобы нужный тон получался. Барин твой понимает толк, умен, авось поможет учиться.

* * *

…На одной из площадей Москвы остановились лошади, соскочил с запяток кареты лакей и закричал:

— Эй, дворник! Что стоишь? Не видишь, кто прибыл?

Второй лакей распахнул дверцы кареты. Из кареты вышел грузный человек, можно сказать, великан. Это был Демидов.

— Чего стоишь, пентюх! — не утихал лакей.

— Чего изволите, ваша милость?

— А то надобно, чтобы дворники площади явились сюда!

Подошли еще два дворника, и Демидов, кивнув им, заговорил. До тех, видимо, не доходил смысл слов, лица их окончательно отупели, и тогда в объяснения пустился лакей.