Опасный менуэт

— Чего непонятно-то? Барин снимает все комнаты, которые на площадь выходят окнами. Деньги заплатит. Знаете, какие деньги — демидовские! Чтоб к завтрему тут никого не было, никто не жил! Своих гостей принимать будем. — Лакей, впрочем, тоже ничего не понимал, однако глазом не моргнул, не его дело.

А на следующий день все квартиры, выходящие на площадь, были свободны, и демидовские люди заняли места в комнатах.

Что же на сей раз удумал изобретатель и чудак? Дело было связано с портретами, которые писал Михаил.

По возвращении из Петербурга встречен был он барином в гневном расположении духа. С утра Демидов жаловался головою, тем не менее прибыл в Воспитательный дом, выразил шумное недовольство порядками, а главное, встретил там своего недруга Собакина. Под руку попался Михайло, и уж на нем барин отыгрался.

— Ты по какой причине так долго в Петербурге был? Не для того я тебя посылал, чтобы гулял без ума, дурак!

— Ваша светлость, но я не более двух месяцев ездил, — пролепетал Михаил.

— Ага! Мы не виноваты, что были глуповаты?! От кого получал там приметное удовольствие, признавайся! Учился или баклуши бил? Велено тебе было отразить графа Панина, а ты что?

Михаил вспыхнул, в сердцах схватил баул и давай спешно вытаскивать оттуда один лист, второй, третий… Хозяин оглядел те листы и сразу переменил тон.

— О, да это он самый, Панин! Узнал! Ай да Мишка, сукин сын! — оглядел его с ног до головы, схватил в охапку и отпрянул. — Ну доставил удовольствие! Молодец!

Михаил не знал плана действий барина, однако поспешил добавить:

— Прокопий Акинфиевич, то ж только рисунки, а я из них живописный портрет сотворю, славно будет! Я видел его.

Демидов сел, подпер рукой голову.

— Да. Только то, братец, половина дела. А надобна мне еще морда вице-губернатора московского.

— Собакина? — догадался Миша. — Так я могу, видал его.

— Вот и сделай.

— А для чего?

— Не твоего ума дело! Через неделю чтобы готово, понял? Награду получишь.

Через неделю перед Демидовым предстали оба портрета. Поставил он их перед собою и оглядел с такой хмуростью и злостью, будто видит заклятых врагов.

А на другой день, утром, прогуливавшиеся люди увидели прикрепленными к воротам оба портрета. Под ними была бумага с такими словами: "Собакин архипарикмахер, только что возвратившийся из Парижа, предлагает свои услуги почтеннейшей публике. Адресоваться к г. Панонину". В последнем слове две буквы, "но", были замазаны и читалась фамилия Панина.

Собралась любопытствующая публика.

— Глядите-ка, — перешептывались прохожие.

— Ой, неладно это, вице-губернатора назвать архипарикмахером!

Достиг ли слух о новой проделке Демидова ушей Собакина — неизвестно. Скорее всего, он был не так глуп и, услыхав, сделал вид, что его это не касается. Однако нашлись доброхоты, которые поспешили сообщить о том императрице. Демидов всюду поносил Собакина.

Михаила заинтересовала ситуация. А кто всегда все знает обо всех? Лакеи, конечно. Он обратился к своему приятелю.

Тот объяснил ему. Как-то пригласил к себе барин всю Москву, а Собакин не явился на приглашение. Ну не собака ли он после того? Демидов велел посадить на его место породистую собаку и кормить ее весь вечер. А после пришла весть, что в северной столице граф Панин желает назначить Собакина сенатором. Сенатором? Собакина? Этого бездельника! И — закрутилась карусель. Ему нужны были портреты. За тем и послан был Михаил в столицу. Демидов самовластвовал в Москве и обид не прощал.

Однако императрица была памятлива. Улыбчивая и любезная, она сделалась не похожа на себя, узнав про выходку с воротами. Панин, по доброте своей, уговаривал ее замять дело. Она согласилась. Но на том дело не кончилось.

Удовольствоваться молчанием Демидов не желал и устроил еще одну штуковину. На этот раз велел учителю сочинить несколько пасквилей в стихах на Собакина, хоть и дурные, но стихи лучше запомнятся. А еще: сделать их известными при дворе. Пусть читают. Когда Екатерине принесли те пасквили, императрица, выдержанная, как настоящая немка, пришла в ярость. И повелела собрать поганые пасквили, отправить их в Москву и там устроить аутодафе, то есть сжечь прилюдно на площади.

Но Демидов уже закусил удила, это распоряжение его рассмешило. В ответ он придумал следующее. Надо лишь узнать, на какой площади будет происходить "казнь". Взятка чиновнику — и все стало ведомо. Затем следовало откупить квартиры с окнами на площадь, где должно состояться аутодафе. И вот…

В этих квартирах накрыли богатые столы, пригласили музыкантов. В таких обстоятельствах разве будет кому дело до мелкого пожарника? Вот вам и аутодафе! Звучала музыка, разносился стук ножей и вилок, а что касаемо еды, то подавали стерлядь, белужий бок, спаржу, пироги. В животах уже "танцевали" гуси и французские сласти, наливки…

И лишь один Михаил, раздосадованный тем, во что обернулись ею первые удачные труды, стоял у окна и смотрел на костер, пожирающий "преступные бумаги". В памяти его всплывало что-то далекое, какие-то мерцающие огни.