One Two Three Four. «Битлз» в ритме времени

Осенью 1969-го Пол затосковал по счастливейшим дням «Битлз». Ему казалось, что единственный способ вернуть утерянное чувство товарищества — это снова отправиться на гастроли, приезжать без объявления в захолустные городки и давать концерты в небольших залах. «Я думал, что мне, да и всем остальным тоже, не хватает выступлений на сцене».

Он рассказал о плане Ринго и Джону. Ринго, похоже, идея понравилась, а вот Джон сказал: «Да ты сбрендил» — и добавил: «Все равно я ухожу. Требую развода».

На самом деле Джон поговаривал о конце «Битлз» еще с тех пор, как вышла «I Want to Hold Your Hand». «Иногда хотелось попробовать чего-то совершенно другого, типа поставить фильм, — рассказывал он в феврале 1964-го журналисту из «Рэйв», когда они покоряли Америку. — Внимания публики станет поменьше, но я и не против. «Битлз», эта четверка веселых парней, достигла своего пика. Но мы уже не те. Мы старичье». Ему тогда было двадцать пять лет.

Несмотря на преувеличение, в словах Джона, как ни странно, есть доля правды: битлы старели с ужасающей быстротой. За пять лет — с 1964-го по 1969-й — они стремительно взрослели, не только в плане глубины их музыки, но и физически. Взгляните на их снимок 1964 года.

И на другой, сделанный в 1969-м.

Когда сравниваешь эти две фотографии, которые разделяет всего пять лет, то кажется, будто парней сокрушило бремя всемирного преклонения. Невероятный талант, невероятное воображение, невероятная жизнерадостность… и вдруг они стали загнанными и разбитыми. За пять лет невинность сменилась пресыщенностью, надежда обратилась в глубокое разочарование. Мне это напоминает ужасающую кульминацию романа Райдера Хаггарда «Она»:

О, как прекрасна была она среди пламени! Ни один небесный ангел не мог бы превзойти ее красотой. Даже и сейчас, когда я вспоминаю, как она стояла, с улыбкой глядя на наши испуганные лица, у меня обмирает сердце, и я бы отдал половину оставшейся мне жизни, чтобы вновь увидеть ее в том же облике.

И вдруг — я даже не могу описать, как внезапно это произошло, — ее лицо изменилось, я не могу определить или выразить, в чем заключалась эта перемена, но она свершилась. Улыбка исчезла, вместо нее появилось сухое, суровое выражение; черты округлого лица заострились, в них запечатлелось глубокое беспокойство. Глаза померкли, утратили блеск; а фигура выглядела уже не такой прямой и совершенной, как прежде. 〈…〉 А лицо — о Небо! — ее лицо старело прямо на глазах у меня.

— Смотрите! Смотрите! Смотрите! — завизжал Джоб резким, испуганным фальцетом; глаза у него едва не выпали из орбит, на губах вспузырилась пена. — Смотрите! Смотрите! Смотрите! Она вся съеживается. Она стала сущей обезьяной. — И, скрежеща зубами, как в эпилептическом припадке, он повалился на пол[911].

© Max Scheler — K&K/Redferns

© Trinity Mirror/Mirrorpix/Alamy Stock Photo

Фото битлов этого периода могли бы служить иллюстрациями к назидательным историям или к знаменитому изречению святой Терезы Авильской[912]: «Больше слез пролито из-за услышанных молитв, нежели из-за тех, что остались без ответа».

Под конец их мир закис. Близкие связи и дружба поблекли, сменившись раздражением и взаимными упреками. Джорджу, несмотря на растущую славу поэта-песенника, по-прежнему казалось, что для Джона и Пола он все еще как маленький мальчик, ходящий за ними хвостиком. «Джон и Пол время от времени выделяли ему место на альбоме, но снисходительно, как хозяин, швыряющий кость псу, лишь бы не лаял», — вспоминал Джефф Эмерик. Однажды, когда Пол дал Джорджу какой-то совет по поводу «Here Comes the Sun», тот сорвался: «Ты мне не указ!»

Джону тоже претило, что Пол вечно всеми помыкает; Пола удручало бездействие Джона, его надменный отказ принимать участие в чем-либо.