Он летает под аплодисменты

Не без сладострастия Макс вонзил нож в куриную тушку. Несколько быстрых движений, – и мясо искромсано в фарш. Затевались котлеты «де-воляй» и «салат авторский». Третьего дня вместе с двумя немцами, приехавшими вынюхивать секреты высоких атмосфер, Макс посетил новый ресторан на Актерской набережной Ялты и никак не мог пережить того, что повар оказался таким хвастунишкой: авторский салат, премьерная кулебяка, соус-аншлаг! «А наши-то рецептики фору дадут», – думал Макс, улыбаясь, и добрые его глаза все больше умасливались, точно маслины, которые он закидывал в соус, что шипел на сковороде. Макс колдовал на кухне, а со второго этажа сквозь хрипы и шумы неслось: «Организм наш во время болезни напоминает кошелку, в которой незваная мышь прогрызла несколько отверстий. Инфлюэнца победима, если…» – вещал его собственный голос, то пропадая в скрежете звуков, то выскакивая на поверхность, и запись снова шла по кругу.

Пришел мрачный Бумблис, отломил кусок белой булки, прислушался и пробубнил:

– Только что оттуда, – он показал рукой на второй этаж. – Научный центр превращен в синема-театр. И там вы, Максимилиан Всеволодович, и здесь. Значит, ваши синематографические лекции разойдутся теперь по всем университетам Европы?

– Если там обзаведутся звуко– и киновоспроизводящей аппаратурой, безусловно. Однако перспективы чарующие, не правда ли?

– А этот гном поселился в моем кабинете навеки? – Бумблис заглянул в кастрюлю и сглотнул слюну. – Я понимаю, что наша научная колония устроена по принципу: «Кто первый встает, тому Бог подает», но все-таки я ездил в Харьков для серьезнейших исследований, и именно в этот момент меня лишили местожительства и перевели на чердак. Я просил бы…

– Вы о Сидни-изобретателе? Ему с его аппаратурой негде было разместиться на чердаке. А результаты сногсшибательные – вы слышите? А видели? Какие чудеса можно творить! Представьте: я встречаю гостей в саду, они проходят в гостиную – а там моя копия произносит с экрана тост! Тост во славу секретных имперских физиков, – Макс внедрился ложкой в содержимое сковороды и снова прислушался к собственному бубнежу, который несся сверху. На лице его плавала блаженная улыбка.

Пока Басби гастролировал в Москве, Сидни сидел на станции. С добрыми учеными ему, безусловно, повезло. Редкая трапеза не заканчивалась следующей сценой: Макс в сопровождении верных студентов поднимался в «мастерскую». Там просматривались чертежи, порхали научные термины – волны, спектры частот, амплитуды колебаний. Сговорчивому Вяцловскому давали задание покумекать над очередным шпунтиком, склонным, как и его предшественник, к технологическому предательству. А надутого Бумблиса отправляли думать на чердак, грозя оставить без котлет. Шаг за шагом дело двигалось – и звукозаписывающий аппарат, и звуковоспроизводящая машина наполнялись новыми деталями, часть которых сначала гневно выкорчевывалась, а потом ставилась на место, но в другом порядке.

Иногда Сидни исчезал на несколько дней. Пропадал на студии. Интуиция подсказывала, что надо угнездиться в ней, стать деталью архитектуры, слиться с фоном. Превратиться в невидимку. И продвинуть свое изобретение исподволь. Он бродил по павильонам – присматривался, прислушивался. Иной раз его выгоняли. Иной раз принимали за статиста, и он с удовольствием смешивался с толпой загримированных людей, которые напоминали ему степную траву – покорно клонились то в одну сторону, то в другую, и ничто не менялось в выражениях их лиц, когда неслась под студийным сводом команда: «Всем лечь наземь!», «Всем улыбаться!».

Примелькавшись, он подобрался ближе к съемочной «аристократии» – людям около киноаппаратов. Операторы, импозантные господа в хороших фланелевых костюмах, то и дело бросали замечания нерадивым ассистентам. То движок в камере заедает. То неправильно положена рельсовая дорожка, по которой аппарат разъезжает по съемочной площадке. Не туда движется кран, к которому крепится карета киносъемщика. А Сидни – раз! – и невзначай выдавал точный ответ. Из ниоткуда. Из воздуха. Два! – еще один. Три! – и уже съемочные спрашивают: вы не видели такого щуплого господина в клетчатом пиджачке? Того, кто утром решил проблему с рычагом? Техник-иностранец. У кого он, кстати, числится? Вот голова! Однако ни у кого из суетливых съемщиков руки не доходили узнать, где этот «головастый» действительно числится. А сам Сидни никуда пристраиваться не предполагал. Важно было другое: прощупать, нет ли конкурентов? Не опередил ли кто? Вот для чего он пробирался в съемочные углы и закоулки, в шикарные павильоны и на утлые просцениумы.