Он летает под аплодисменты

Не прошло и пары недель, как он был уже накоротке почти со всеми операторами. Не зная имени, те дружелюбно кивали ему при встрече и пожимали руку. И невысокого роста, в круглых очечках Московитинов, что снимал быстрей всех, молча, а режиссеры записывались к нему за несколько месяцев. И кудрявый немец Шлегель, которому Сидни иной раз быстренько переводил, о чем хлопочет режиссер, – не на немецкий, так хоть на английский, с которым Шлегель хоть как-то управлялся. И «барин» Жуйский, самый представительный из клана операторов, раскатистым смехом встречающий любое указание постановщика. Однажды на площадке украли его любимую игрушку – калейдоскоп: в разглядывании стеклянного орнамента тучный Жуйский находил успокоение. Сидни вычислил воришку среди статистов и вернул калейдоскоп Жуйскому, чем заслужил его благосклонность, очень полезную в студийной жизни. Проник он и в лабораторию обработки пленки, и в цех, где печатали копии. Где циферку в чертеже исправит, где подметит, что винтик ослаб.

Съемка небольшой лекции Макса стала успехом безоговорочным. С этой пленочкой можно было идти завоевывать «Новый Парадиз» по-настоящему. Не с черного входа, а с парадного. Поначалу Сидни усердно телеграфировал Басби в Москву по адресу, который тот прислал из столицы в первый день. Однако ответов не получал. Молчание делового партнера злило. Пора действовать! Идти к главным управляющим синематографа! Спешить! Басби умеет шикануть – без него можно опять промахнуться. Ведь могут обогнать! Обойти! Господин Чебышев – так Сидни церемонно называл Макса, – выписывал все мало-мальские любопытные с научной точки зрения европейские журналы и газеты. Сидни проглядывал их и пару раз натыкался на статьи о том, что продолжаются попытки произвести на свет «фонограф» и «фономашину», которые записывают звук синхронно с фиксированием изображения на кинопленку. Из статей следовало, что ученые сходятся во мнении: подобное изобретение было бы крайне полезно для научных и просветительских целей.

Ждать более было невозможно. Он решил действовать. Три молчаливых грузчика перетащили аппараты со второго этажа научной станции в кузов грузовика. Для въезда на территорию «Парадиза» Сидни подготовил бумажку – печать, подпись, номер павильона, куда следует груз. И скоро с невозмутимым видом грузчики складировали аппараты в каморке, которую Сидни арендовал на студии. На дверь повесил табличку: «Аппаратная звука. Вход строго воспрещен». Подействовало: ни разу никто не вошел. Идея, что брезжила в его никогда не сбавляющих обороты мозгах, заключалась в том, чтобы втихаря затащить звукозаписывающий ящик и камеру (ту самую, которую в первый его приезд на станцию господин Чебышев спустил с чердака и которая легко ожила после небольшой профилактики) в павильон, припрятать микрофон в декорациях – ящик с цветком подойдет, – и сделать звуковой фрагмент во время съемок фильмы. Замысел был не из простых. Но присоветовал именно Макс, и в дыму жаркого, в слоистом духе коньяка, что стелились над столом, такая тактика виделась самой выгодной, самой точной.

Проспав ночь в студийной каморке, рано утром, когда в павильоне стояла тишина и трудились только пауки, Сидни расставил свои ящики, сунул микрофон в букет искусственных цветов, спрятал провода и отправился обратно в каморку – ждать. Через час на площадку потянулась группа – темная выгородка постепенно оживала. Прибежал помощник режиссера проверить, все ли на месте, не увел ли кто кресло или подсвечник из реквизита – всякое бывает. Пришли осветители, вытащили лампы и прожекторы. По картонному интерьеру забегали лучи – стали ставить свет. Привели и рассадили статистов. Снимали последние сцены мелодрамы «Обожженная душа». Обожженной душой по сценарию был моряк, обманутый женой, и, по мнению Сидни, актер слишком уж громко вопил во время съемок. Был он из театральных, и как ни объясняли ему каждый день, что его густой голосище, как из топки паровоза, тут ни к чему, унять его удавалось только с третьего-четвертого дубля. Но для Сидни – точнее, для микрофона – в самый раз. Как раз первый дубль пойдет в дело.

Появился Жуйский в длинном полотняном пальто, огляделся – толстая его сигара нарисовала дымом узор, – зычно гаркнул на рабочих, указал на недоделки в декорациях и ушел. Режиссер – некто Лозинский, похожий более на нанятого танцора, чем на киносъемщика – растерянно покрутился на площадке и тоже испарился. Сидни следил за происходящим, приоткрыв дверь своего убежища, – съемка очевидно откладывалась. Актеры даже не появились. Прибежал помощник Жуйского, что-то нашептал осветителям, и те стали один за другим гасить лампы. Все стихло.