Он летает под аплодисменты

Наклоняя крыло серебристого «Велимира Хлебникова» и скользя над верхушками изумрудных гор, он вспомнил свой самый знаменитый полет. Это было в те времена, когда папаша Визг придумал для подросшего сынишки еще одно приспособление – трапецию, которая крепилась на специальной штанге над сценой или на крючке под люстрой. Усевшись на обтянутый тканью деревянный треугольник, привязанный к корабельному канату, «малютка-снаряд» путешествовал над зрительным залом, то одаривая малышню яблоками, то срывая шляпки с модниц – и возвращая их на обратном пути. Шелковая блузочка его трепетала, как парус, а ярко-рыжие башмаки прямо в воздухе выделывали танцевальные па. Красота! И вот в каком-то новеньком театре – то ли над Уральскими горами, то ли над Кавказскими – летел он над зрительным залом, засмотрелся на пухлые вишни, украшавшие одну из нарядных шляпок, прицелился плюнуть в сверкающую лысину рядом и… вдруг к нему стремительно стала приближаться курносая физиономия гипсового ангелочка, что ухмылялся с лепнины балкона первого яруса. Носы двух ангелочков столкнулись и, ухватившись за гипсовые уши, малыш Басби повис, размахивая ногами в тех самых начищенных штиблетах. Мамаша Визг в тот день чуть не оставила сцену и долго не могла простить папаше Визгу замаха, с которым тот запустил малыша в полет. Вранье про то, что трюк был отрепетирован, вызвал у нее приступ рыданий, в котором участвовали и ее собственные слезы, и брызги из резиновых пипеток, вшитых в «плечики» платья: старина Визг крепко обнял жену и случайно нажал на пипетки. Их брак оказался на волоске.

Басби захохотал и взял круто влево, повторяя дугу того давнего полета, а когда руль перестал слушаться, брови его иронично поднялись, будто рядом находился невидимый спутник, который захватил управление и с которым Басби предполагал поспорить. Секунда – и звук двигателя стих. Солнечный зайчик блеснул на приборной панели. Аэролет на секунду застыл в воздухе и плавно, поблескивая крыльями и стеклышками окон – словно расплываясь в улыбке, – стал планировать вниз. Басби потянул на себя штурвал и выправил нос. Море далеко, а пушистая поросль на склонах гор, может быть, будет столь любезна, что смягчит удар? В густоте лиственниц, можжевельника, кизила и прочего крымского многоцветья вырисовывалось чье-то лицо, но не ангелочка на этот раз, а чудовища – пирамидальным кипарисом выскочил нос, кусты боярышника казались выпученными глазами, расселина на склоне – беззубым ртом. Ближе… ближе… Басби успел присвистнуть напоследок и – удар! И сразу – тишина. Звуки перестали быть слышны, но стали видимыми. Треск обшивки, лязг рушащихся крыльев, сопровождающие сокрушительное падение, разлетались в разные стороны вихрем листьев. Визгом поднялся столб прошлогодних сосновых иголок. Басби оглушило. Он заметил, что над местом крушения озадаченно висят облака. Кажется, будто они озираются и вот-вот будут просить подмоги. Однако налетел шквалистый ветер и разогнал единственных свидетелей. Басби потерял сознание. Проваливаясь во мрак, он видел, как папаша Визг кубарем катится со сцены, но ноги его (в вечно измятых штанах с пузырями на коленках и длинноносых ботинках) цепляются за будку суфлера и вытягиваются вдоль прохода по центру зрительного зала на манер ковровой дорожки. На этом – чернота.

Басби так никогда и не узнал, что именно в этот день, под вечер, на вокзале небольшого горного селения Бакуриани, откуда можно на узкоколейке доехать до Тифлиса, появился Велимир Хлебников, два года как считавшийся пропавшим. «Заблудился в горах? Упал в расселину?» – газеты пестрели разными предположениями. Оказывается, Хлебников застрял в горской школе, в селении Линави, решив преподавать курс придуманного им «нового почти русского языка». А еще занимался основами телесной практики под руководством поджарой немочки, которую неверные карты и судьба храброй исследовательницы кавказских наречий занесли к снежным вершинами. По весне брюнетка со вздернутым носом отбыла в Берлин, и поэту стало скучно в деревянной школе, продуваемой всеми ветрами.

Настоящий Хлебников вернулся к людям, а «Велимир Хлебников» в виде авиетки развалился на куски: в можжевеловый куст вонзился кусок крыла, обшивка с буквами «Х», «Л» и «Е» рухнула на нежные ростки эдельвейсов, а «ВЕЛ» упал в заросли папоротника. Рука Басби не отпускала руля, отвалившегося от приборной панели.