Он где-то рядом

— Простите, вы не скажете, кто это? — обратившись шепотом к стоявшей рядом женщине в темном платке, указал я на икону.

— Это? — с каким-то чуть ли не изумлением во взгляде посмотрела на меня молящаяся. — Это Иисус Христос, Господь наш.

— Спасибо.

Я повернулся к иконе и еще раз внимательно вгляделся в изображенный лик. И еще раз поразился удивительному сходству иконописного образа с внешностью моего живого друга. Небольшая разница ощущалась только в их возрасте — изображенный на иконе Христос был на несколько лет постарше Вовки, хотя я и не сказал бы, что намного.

— …Тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него…

Хор затянул какое-то мелодичное, но заунывное песнопение, и я начал потихоньку выбираться из храма. Выйдя на крыльцо, я неловко, с таким ощущением, что все вокруг смотрят именно на меня, впервые в жизни перекрестился и с каким-то облегчением вышел за церковные ворота.

Возвратившись домой, я сразу же набрал номер телефона Нади, а послушав длинные гудки — номер телефона Иванова, затем без особого аппетита пообедал и улегся с книжкой на диван. И то ли сказалась нарушенная вчера Вовкой ночь, то ли дала себя знать усталость от сегодняшней прогулки, но мое знакомство с Фаулзом окончилось опять тем же самым, что и вчера: так и не перебравшись за пределы первой страницы, я уснул и спал до тех пор, пока меня не разбудила мама, сказав, что меня срочно зовет к телефону какая-то дивчина.

Взяв лежащую рядом с аппаратом трубку, я услышал голос Нади.

— Слушай! — кричала она, не в силах сдержать свои эмоции. — Ты не представляешь, что произошло сегодня в больнице! Он — совершил там чудо!

— Кто — он? — плохо что-нибудь спросонок соображая, переспросил я.

— Ну Володя! Он положил маме руку на голову и сказал: вы здоровы, откройте глаза. И она — открыла!..

В сознании мелькнула мысль, что нечто подобное я где-то сегодня уже слышал, но рыться в сонной памяти не захотелось.

— Его что — пропустили в реанимацию? — спросил я, потихоньку раскачивая свой мыслительный аппарат.

— Да, я сказала, что это ее зять, а то бы мы не прошли.

— Ясно… И как она после этого себя чувствует?

— Хорошо, ее уже перевели в общую палату. Сказали, что теперь всё будет в порядке.

— Слава Богу! А где сейчас сам целитель? У тебя?

— Нет… Он сказал, что поедет домой.

— Ну?..

— Да. Но обещал позвонить.

— И на том спасибо.

— Я ему очень благодарна…

Обменявшись еще несколькими короткими репликами, мы договорились в случае чего созвониться и временно распростились. При этом я думал, что не дольше, чем на несколько часов, а оказалось, что до самого лета. Собственно, мне и незачем было звонить ей непосредственно, так как о положении ее дел — хотя и по обрывочным репликам — я узнавал информацию от Вовки, который не перестал бывать у нее и после выписки матери из больницы, оказывая разные бытовые услуги и помогая им по хозяйству. Сам он к началу лета устроился работать сторожем в один из московских музеев и ходил теперь через ночь на дежурство. У меня же ближе к маю началась подготовка к сессии, пошли косяком сдачи рефератов, лабораторных работ да коллоквиумов, а с середины мая — и самих зачетов. Дни напролет я чего-то вычерчивал, решал, рисовал графики, допоздна торчал в институте, отлавливая нужных преподавателей и на ходу подсовывая им для проверки решения контрольных работ, конспекты лекций, не сданные своевременно чертежи…

При всем при том я время от времени звонил Вовке и мы или обсуждали с ним всё происходящее по телефону, или же я шел к нему домой и мы часами болтали за крепким чаем (спиртное он старался не употреблять, хоть мне иной раз и хотелось посидеть с ним за бутылочкой) обо всем, что накапливалось на душе и в мыслях.

К сожалению, в силу своей недальновидности (неспроста, видно, мама называла меня иногда этим непереводимым, но ёмким именем — одоробло), я не записывал ни наших телефонных разговоров с ним, ни долгих ночных бесед, и теперь не могу воспроизвести всего того, что услышал от него за время нашего общения. Вроде бы он и не изрекал чего-то уж супер-необычного, говорил иной раз самые простые с виду вещи, и тем не менее я стал замечать, что и жизнь моя, и я сам начали заметно меняться.

В одну из наших с ним встреч я рассказал о том удивительном сходстве, которое я нечаянно обнаружил, забредя во время той своей прогулки в один из московских храмов.

— В этом нет ничего удивительного, — пряча свое смущение, пояснил Вовка. — Мы все созданы Творцом по Его образу и подобию, и так же, как сын несет в себе черты своего отца, так и любой из людей несет в себе черты своего Создателя.

— Даже тот, что ширнул меня ножом в ногу? — не удержался я.

— Даже тот, — согласился он. — Ты же не знаешь, какой он, когда он — трезвый. А в пьяном виде любой, наверное, способен на что-нибудь подобное. Или, может быть, ты сам не такой?