Он где-то рядом

— Хорошо. Если ты не возражаешь, я сейчас приду к тебе и все расскажу, — произнес я, хотя, о чем, собственно, рассказывать, я уже не понимал толком и сам.

Но все же, тихонечко одевшись и стараясь никого не разбудить, я вышел из квартиры. На улице стояла сырая весенняя ночь, кое-где под деревьями еще виднелись темные угреватые остатки сугробов, но из подвалов и с крыш уже доносились страстные кошачьи арии. Дойдя до Вовкиного подъезда, я поднялся по лестнице и, остановившись возле его квартиры, протянул руку к звонку. Но надавить на нее мне не пришлось. Дверь распахнулась и я увидел стоящего передо мной друга…

— Входи, — сказал он, смущенно улыбнувшись. — Я жду тебя.

Его волнистые светлые волосы по-прежнему доходили до плеч, слегка раздвоенная курчавая бородка стала немного длиннее и гуще. Но главным, что в нем за эти месяцы изменилось, были глаза. Бывшие раньше ясными и чистыми, как майский небосвод в солнечный день, они сделались глубокими и темными, как степные колодцы. И если до его поездки в Сибирь некий свет истины лился из них буквально через край, то теперь он мерцал в них где-то на самом-самом дне, притягивая к себе, словно вода утомленного жаждой путника.

Под крепкий чай, заваренный с листом сверх-ароматной, растущей на каменных осыпях (в Забайкалье их называют — курумы, пояснил Вовка), смородины да под нескончаемый дружеский разговор мы просидели с ним, не замечая тока времени, до самого рассвета. Я рассказал ему о своем ранении, о Катькиной неверности и о болезни Надиной мамы.

— Сегодня пошел уже третий день, как она находится в реанимации, — сказал я. — Если она умрет, то Надька останется совсем одна.

— Не останется, — спокойно произнес он.

— Почему? — не понял я.

— Потому что родители не умирают. Пока есть мы, их дети, они живут в нас.

— Как это?

— Так… — он отхлебнул глоток уже остывшего чая и начал медленно читать стихотворение — так, что я сначала даже и не понял, что он читает стихи, а подумал, что он просто продолжает начатую перед этим фразу:

НЕ УМИРАЮТ ОТЕЦ И МАТЬ,
лишь переходят в иную стать,
в иную волю, в иную долю,
в нерукотворную благодать…
Не умирают отец и мать.

Удивительно! Он читал стихи точь-в-точь, как их читала три месяца назад на вечеринке у Громзона Надя, хотя он ни в каких народных театрах не занимался, уж это-то я знал наверняка. (Хотя — теперь-то я понимаю, что ему в них и не надо было заниматься…)

…Не умирают отец и мать.
И суждено им не истлевать
в могильной почве, но днем и ночью
в душе рождаться твоей опять.
НЕ УМИРАЮТ ОТЕЦ И МАТЬ.

Он докончил чтение и мы минуты на две замолчали. Он думал о чем-то своём, а я просто не знал, о чем говорить. Наконец я спросил:

— Твое, что ли?

— Нет, — улыбнулся он, — Золотцева.

— А-а, да-да, — припомнил я уже слышанную тогда от Нади фамилию и, чуть погодя, снова спросил: — А ты о своем отце знаешь что-нибудь? Кем он был?

— Почему — был? — встал с места Вовка. — Я же тебе только что всё объяснил, — он зажег газ и поставил на плиту чайник. — Во мне — его кровь, его черты, его гены, значит — зная меня, люди знают и его. Ведь сын и отец — это одно целое…

В восемь часов утра я позвонил от него Наде и сказал, что мы сейчас приедем, а потом мы оделись и вышли на улицу. Володька хотел было поймать тачку, но я сказал, что деньги ему еще ой как понадобятся, и мы пошли к станции метро. Да и какой был смысл платить за мотор, если, что так, что эдак, езды до Надькиного дома было не более получаса?..

Глава двенадцатая ИСЦЕЛЕНИЕ

Несмотря на утренний час пик, людей в метро было почему-то немного, так что нам даже не пришлось эти тридцать минут стоять на ногах.

— Ну вот, — плюхнувшись на сидение, сказал я. — Можно было даже книжку с собой захватить, почитать в дороге.

— А ты что сейчас читаешь?

— Да начал тут одну — сестра подсунула — роман «Волхв», Фаулза. Говорит, самая модная на сегодня вещь. Про то, как какой-то миллионер захотел попробовать быть Богом. Купил для этого остров, заманил туда молодого учителя и начал выстраивать его судьбу по своей собственной прихоти.