Он где-то рядом

Декабрь уходит по чёрному льду,
под снегом солнце распятое пряча…
Давайте встретимся в Новом году,
где будет всё совершенно иначе.

Давайте встретимся в мире любви,
в краю добра и в державе приязни,
где не отыщешь, хоть век проживи,
ни перед кем, кроме Бога, боязни.

Там ни грызне, ни резне, ни стрельбе
под нашим небом не сыщется места.
Давайте встретимся в новой судьбе,
совсем не ясной, совсем не известной.

Пускай мы будем и с ней не в ладу,
но — после года страданий и плача —
давайте встретимся в Новом году,
где будет всё совершенно иначе…

Она умолкла и над столом повисла минутная тишина.

— Ну что ж, — нарушая ее, заговорил, наконец, поэт. — Я думаю, этим стихотворением Надя сказала замечательный новогодний тост, за который мы просто обязаны сейчас выпить. К тому же, — он посмотрел на свои наручные часы, — всего через пять минут и в самом деле наступит год, в котором все будет иначе…

Громзон сорвался с места и, подхватывая на ходу свои вечно спадающие с носа очки, бросился включать телевизор. На экране появилось крупное лицо Президента и в квартиру упали тяжелые, как ядра, слова его новогоднего обращения.

Мы встали.

Я сорвал фольгу с головки шампанского и ослабил проволочную петлю, потихоньку давая выйти пробке из горлышка. У нас в квартире до сих пор не забелено на потолке пятно, оставшееся после того, как отец однажды открыл второпях бутылку красного игристого. По правде сказать, сам он не пил ничего другого, кроме водки и пива, на вино у него была аллергия, вызывавшая появление красных пятен на лице даже всего после нескольких глотков, особенно красного, но тогда тоже был Новый год, к нам нагрянули какие-то родственники, и отец сходил перед самым вечером и купил в ближайшем магазине бутылку этого игристого (нормальное шампанское было, само собой, к тому часу уже раскуплено).

Наверное, появись из бутылки джин, он не произвел бы такого переполоха, как вырвавшееся на волю игристое. Струя была такой силы, что в бутылке не осталось ни капли — всё ударило в потолок, а уже от него — россыпью мелких, отрикошетивших брызг — на плечи и головы собравшихся.

Так что опыт того, как не надо открывать шампанское, у меня был, и, дождавшись, когда грянули куранты, я с легким хлопушечным выстрелом выпустил пробку из заточения и плеснул шампанское в подставленные бокалы. Вторую бутылку открыл на другом конце стола Чеканов, и с последними ударами курантов мы сдвинули бокалы за наступающий Новый год…

Дальнейшая часть ночи потекла гораздо веселее, хотя она оказалась также и гораздо шумнее, и сумбурнее. Мы много пили, горланили хором песенки крокодила Гены (они — оказались единственными, слова которых знали все присутствующие за столом), потом Громзон врубил музыку, мы устроили дискотеку и я поочередно танцевал со всеми девчонками, с горечью осознавая, как сильно мне не хватает сейчас рядом со мной моей Кати.

В состоянии нахлынувшей грусти я забрел на всеми оставленную кухню и увидел там курившую под открытой форточкой Надю.

— Ты куришь? — удивился я.

— Да, — смутилась она, — уже второй месяц. Сама не знаю, как пристрастилась.

— Иванова на тебя нет, — пожурил я, вспомнив своего друга, вечно корившего меня за раннюю привычку к курению.

— Почему нет? — загадочно встряхнула она темными кудрями. — Я же говорила, что он прислал мне на днях письмо… Ну — это, со стихами Золотцева…

— Хорошие стихи, — поддакнул я и неожиданно для самого себя процитировал: — «Давайте встретимся в новой судьбе, совсем не ясной, совсем не известной…» И что он тебе еще пишет?

— Ой, да там не письмо, а философская диссертация! — закатила она глаза. — Хотя… Я запомнила одну его мысль о том, что прошлое — это кладбище наших чувств, и как бы ни дороги нам были погребенные, а человек все-таки должен жить не среди могил. Как для умерших людей, пишет он, важны не столько цветы и надгробия, сколько панихиды и молитвы о спасении их душ, так и для пережитых нами чувств и отношений важно не перебирание деталей прошедшего и не копание в воспоминаниях, напоминающее постоянное блуждание среди кладбищенских могил, а наоборот — скорейшее расставание с былым, то есть — отпускание его от себя, что является созвучным прощению душ умерших, так необходимому для их посмертного бытия…