Олег Борисов

«Доронинцы» отправили в Министерство культуры письмо, обвинив Ефремова во всех смертных грехах. Коллективное послание стало, можно сказать, последней каплей, окончательно развалившей театр на две части. Ефремов — это было в последний раз — собрал 24 марта 1987 года всю труппу театра и, в частности, сказал: «Документ, который был послан от имени МХАТа и который некоторые из вас подписали задним числом, окончательно убедил меня в том, что внутреннее размежевание труппы стало реальным фактом… Никто не может заставить меня заниматься совместным творчеством с людьми, которым по понятиям старого Художественного театра нельзя было бы и подать руки. Заявляю со всей определенностью: никакой единой труппы у нас нет и быть не может, как не может быть и общего художественного руководства… Затягивать решение конфликта дальше нельзя. Театр находится у той черты, у того порога, за которым нельзя уже будет скоро играть совместные спектакли. В дело пошли доносы, исчезли остатки интеллигентности, даже элементарной порядочности. Поэтому прошу сегодня труппу проголосовать за мое предложение о создании двух сцен внутри объединения „Художественный театр“».

Когда Товстоногов пришел в начале 1956 года из ленинградского Театра им. Ленинского комсомола в БДТ, он не стал заниматься разделом. Получив от партийных властей карт-бланш, он уволил большую группу актеров — больше тридцати человек, сообщив на общем собрании труппы о том, что он несъедобен. «Может быть, — говорил Кирилл Лавров, — были какие-то ошибки и кто-то был уволен не совсем справедливо». Но искать в театре справедливость?..

«…Семь лет этот театр, — вспоминала Дина Морисовна Шварц, — практически был без настоящего руководителя. То они коллегию делали. То пригласили замечательного человека, режиссера Константина Павловича Хохлова, который был уже стар и болен. Они его „съели“. Тут была очень злая труппа, очень их было много. За семь лет все, кому было не лень, приходили в этот театр…»

Но если Товстоногов, подлинный «строитель театра», расставшись с весьма значительной частью «злой труппы», за довольно короткий временной отрезок превратил БДТ, влачивший жалкое существование, в театрального лидера не только в Ленинграде, но и во всем Советском Союзе, — с командой артистов, которую по праву называли «сборной СССР» (Георгий Александрович и сам возглавлял режиссерский цех страны), то революционные деяния Ефремова, никого, к слову, в отличие от Товстоногова, не уволившего (хотя у него был карт-бланш от Министерства культуры), а всего лишь разделившего коллектив на две труппы, привели, к сожалению, МХАТ к «аховому» состоянию — на театральные развалины.

«Констатировать, что раздел принес счастье кому-то из разделившихся, я не могу, — говорил Олег Табаков. — Наверное, Господь решил театр за этот „развод“ наказать… Наступило затишье. Не хочу сказать, что не было серьезных спектаклей и в том, и в другом МХАТе, но звонкая радость счастливого, всепобеждающего успеха ушла из этих театров. А ведь внутренняя свобода актера рождается именно в этой атмосфере».

«Я приехал и не попал в этот театр, — рассказывал Борисов в „Кинопанораме“ Виктору Мережко. — Начался этот раздрай с разделением МХАТа. Я поддерживал, надо сказать, Ефремова. Сейчас я понимаю: может быть, разделение все равно было неминуемым, потому что труппа в 170 с лишним человек не могла существовать. Все так было раздуто. Актеры десятилетиями не выходили на сцену. Может быть, я говорю, само разделение и правильно было, но уж больно это много крови.

Травма была для всех. И для меня в том числе. Потому что хотим мы или не хотим, резалось по живому. Я сейчас говорю с точки зрения вот этого времени, с точки зрения этого дня, сейчас, и я это понимаю. Тогда мы не так это понимали. Вот в чем ужас.

К сожалению, я поддерживал Ефремова. В этом размежевании — к сожалению. Потому что нужно было идти каким-то другим путем. А каким путем, никто не мог понять, никто не знал. Но понимали, что жизни под нож идут. И все равно жизни нет. Ни у того МХАТа, ни у этого. И спектаклей нет». Результат раздела: не выиграл никто. Оба МХАТа остались без художественных достижений.