Олег Борисов

В телевизионной программе «Мхатчики» Смелянский рассказывает: «Я поехал в Прагу не с Художественным театром и не от Художественного театра. И встретил Борисова случайно. Я жил там в гостинице на Вацлавской площади. БДТ гастролировал тогда в Праге. Я был горячим, надо сказать, поклонником Олега Ивановича. И когда разговорились, вдруг почувствовал: ну, ему там плохо… в БДТ. И вот так бывает, когда у артиста наболело, когда все не то и не так… Я предложил ему перейти в Художественный театр, потому что полагал, что в Художественном театре ему будет, конечно, просторнее».

Приходится все же склоняться к версии, в которой фигурируют «гастроли» обоих театров, «прием», «прогулка», потому что об этом же, как и в книжной версии Смелянского, пишет в дневнике Олег Борисов. Не сходятся только даты. У Смелянского 1983 год, у Борисова — 1982-й, что, надо полагать, точнее, потому что уже в январе 1983 года состоялась встреча Борисова с Ефремовым, названная Олегом Николаевичем «смоленским базаром». И о встрече этой есть запись в дневнике Борисова, датированная 17 января:

«Для нашей встречи с Ефремовым выбрали конспиративную квартиру — жилплощадь моей тещи на Смоленском бульваре. Пришел он вовремя — признак хороший. Демократичный, в чем-то наподобие толстовки. Начали с довольно общих фраз: „Как ты?..“ или „Я все это время следил за твоим творчеством“. И я в этом преуспел, и он. Теща подала чай.

— Что там у тебя с „Тарелкиным“ было? — поинтересовался Ефремов. — Я так понимаю, опера какая-то?

— Да, Колкер хотел, чтобы я пел.

— Кто хотел?

— Колкер, композитор… Год за мной ходил. И Гога вроде был согласен. Пока не захотел петь Лебедев.

— Но это не дело драматического артиста, тем более „художественника“ — петь. Эти мюзиклы поперек…

— До „Тарелкина“ „Дядя Ваня“ был, „Волки и овцы“… И все без меня. У них мнение, что я не артист Чехова, не артист Островского…

— Не артист Чехова, говоришь? Если не против, с „Дяди Вани“ и начнем.

— Не против…

— Ты как-то неуверенно… В перспективе еще „Борис Годунов“. Понимаешь, все лучшие артисты, центр театральной мысли, — все должно быть во МХАТе. Идея такая… В 87-м девяностолетие их встречи в „Славянском базаре“. „Борисом“ откроем здание в Камергерском…

Мы еще долго беседовали. В частности, о силе реалистического искусства и о том, что все должны его бояться. Договорились, что квартирные вопросы, прописка — все через Эдельмана (Виктор Лазаревич Эдельман был заместителем директора театра. — А. Г.). Уже на пороге я вспомнил, что „Кроткую“ буду играть летом в Москве.

— Последняя гастроль? Но я не приду. Я ее во МХАТе хочу увидеть! Кстати, помнишь день, когда они встретились?

— Кто?

— Они… В „Славянском базаре“.

— Кажется, летом.

— Правильно. А сейчас зима. И у них Славянский, а у нас Смоленский. Тут же Смоленский гастроном рядом…

И он ушел. А я начал планы строить…»

Встречались Борисов и Ефремов и у Олега Николаевича дома. Долго сидели на кухне, беседовали. Дочь Ефремова Анастасия подавала им чай. Обсуждали будущие постановки и роли. «Борис Годунов», в частности, был назван Борисову еще раз.

Конечно же, Ефремов был инициатором прихода Борисова во МХАТ. Это приглашение полностью соответствовало тогдашней ефремовской установке: искать актеров мхатовской крови. Анатолий Смелянский при перечислении имен тринадцати артистов (в том числе Борисова), появившихся в театре, пишет: «На зов Ефремова в разные годы пришли…»

Но, удивительное дело, Ефремов публично обставил эту историю таким образом, будто Олег Иванович сам попросился во МХАТ. В статье, опубликованной в 1983 году в журнале «Театр», Олег Николаевич, рассказывая о формировании мхатовской труппы, написал: «И, естественно, с радостью принял предложение Олега Борисова, который захотел работать в МХАТе…»

Борисова во МХАТе, появление в котором он называл не «переходом», а «возвращением», приняли, надо сказать, весьма тепло. «Он мне по-человечески очень нравится, — говорил, к примеру, Евгений Евстигнеев. — Как-то он органично вошел в нашу труппу. Как будто все время и был здесь».

Борисов был уверен, и уверенность эта им двигала, что Ефремов был одержим грандиозным планом: собрать вместе мхатовских питомцев, прошедших закалку в других труппах, и на новом этапе возродить традиции этой школы. Борисову хотелось работать в ансамбле, где все говорят на одном языке. «Я, — говорил он, — служил в прекрасных театрах, рядом с великолепными мастерами, но… представлявшими разные школы. Более или менее успешно мы пытались выработать единый язык, но я всегда мечтал об ансамбле. О таком, как послевоенный МХАТ. Спектакли, на которых мы учились, стали классикой. И помню каждый, будто видел вчера».