Олег Борисов

«Разве Борисов мало играл?» — задается вопросом театровед Юрий Рыбаков в сборнике воспоминаний о Товстоногове. Конечно, мало. Непозволительно мало. Расточительно мало для такого театра. В БДТ за эти 14 лет (после «Генриха», роль в котором, не стоит забывать, досталась ему «с чужого плеча») Борисов блистательно сыграл в «Трех мешках сорной пшеницы», «Дачниках» и «Тихом Доне». Да, он дождался выхода — да еще какого выхода! — со «скамейки запасных», на которую его, по выражению Аллы Романовны, надолго (вопрос только — сознательно ли?) посадил Товстоногов. Но, во-первых, для артиста его масштаба это мизер, а во-вторых, мимо Олега Ивановича в эти сроки прошли, к примеру, «Ревизор» (у этого спектакля применительно к Борисову своя, отдельная история), «Энергичные люди», «Волки и овцы», «Дядя Ваня», «Амадеус», «Смерть Тарелкина»… В «Чулимске» не он играл Шаманова, хотя это была роль для него. Роль Астрова Товстоногов ему не дал. «Ревизор» в итоге обошелся без Хлестакова-Борисова. И Тарелкин достался не ему… Товстоногов даже думать перестал о том, чтобы что-то поставить «на Борисова». А как же тогда быть с фразой «без этого актера я ставить больше ничего не буду»?..

Товстоногов, можно предположить, пытался подчинить себе, покорить Борисова, но Олег Иванович не из тех, кто постоянно ходил к руководителю, что-то просил, мимоходом рассказав анекдот для поднятия настроения. Кто-то мог это делать, а кто-то — нет. Борисов не мог. И не делал.

В заметках о Борисове, озаглавленных «Несколько слов в защиту актерской чести», Анастасия Вертинская напоминает, что Олег Иванович, обладавший несомненным талантом и высоким мастерством, был еще человеком «актерской чести», во многом объяснявшей его уникальную личность. «Весь короткий, — пишет Вертинская, — и такой значительный период его работы на сцене МХАТа, с 1983 по 1988 год, где он блестяще сыграл Астрова в „Дяде Ване“ А. Чехова, возобновил „Кроткую“ Ф. Достоевского в великолепной постановке Льва Додина и отказался играть грузчика Колю-Володю в пошлой „Перламутровой Зинаиде“, весь этот период выглядел как великий урок всем нам, кто свободной любви к искусству предпочитает театральное рабство. Известное клише о зависимости актерской профессии было внезапно разрушено его свободным и почти независимым общением с театром, партнерами и Ефремовым. Вообще способность разрушать стереотипы была особым качеством Олега Борисова — знаком его гениальности, а вовсе не одноразовым приемом».

Поистине «королевство кривых зеркал»: Товстоногов, несомненно, видел уровень Борисова, его невероятный потенциал, но в то же время открыто, порой демонстративно, держал в запасе. Побаивался, как считает театровед Елена Горфункель, «ортодоксальности» этого артиста? Вряд ли. Побаивался, скорее, перспективы такого мощного взлета Борисова (в том случае, если сделать ставку на него, следуя собственной реплике «без этого актера…»), который затмил бы не только основных «игроков сборной», некоторым из которых Борисов просто-напросто мешал, но и в какой-то степени его самого. Пугала Товстоногова исключительная одаренность Борисова. По мнению Татьяны Москвиной, Борисов иной раз смущал режиссера, и тот выбирал для опоры то добротного и внутренне спокойного Басилашвили, то умело хладнокровного классика Лебедева. «Я не нужен, — говорил Олег Алле. — Что я буду сидеть?» Его можно было понять.

«Общее настроение, — рассуждает Олег Иванович на страницах дневника, — всегда надо учитывать. Когда секретарь горкома говорит Ермакову (герой Борисова в фильме „Остановился поезд“. — А. Г.): „Ваша деятельность идет вразрез с общим настроением, вы меня понимаете… вы меня правильно понимаете?..“ — я вспоминаю замечательный афоризм Товстоногова: „Олег, нельзя же нáзло всем всегда играть хорошо!“ То есть для общего настроения — хорошо бы пару ролей сыграть средненько, как все. А еще какую-нибудь завалить — тогда было б совсем хорошо». И — наставляет себя: «Стратегом нужно быть, О. И.!» О «стратегии» он — с иронией, а на самом деле всегда играл «нáзло всем» хорошо. В театре и кино.

Правда же, на мой взгляд, кроется в том, что без Олега Борисова, роли которому Товстоногов по одному ему (и людям, приближенным к режиссеру) известным причинам отмерял дозированно, БДТ был бы гораздо беднее. В дневнике Борисов, много чего в Ленинграде испытавший, честно признается, что годы, проведенные в БДТ, были самыми плодотворными, пусть и горькими одновременно.

Если исходить из того, что у профессионала Товстоногова не было личных симпатий к Борисову или антипатий к нему, то неизбежно возникает мысль о воздействии на художественного руководителя со стороны — в части, касающейся, прежде всего, распределения ролей.

«Товстоногов, — нельзя, полагаю, не согласиться с Андреем Карауловым, — вообще не любил актеров… Товстоногов не был режиссером, который мыслит за своих актеров, он мыслил вместе с актерами, но не любил, когда актер мыслит сложнее, чем он».