Олег Борисов

«И вдруг там, по телевизору, — рассказал мне о тольяттинской поездке Абдрашитов, — мы видим, что в Москве происходит черт знает что, нечто невообразимое — попытка переворота. Началась паника. И в группе нашей. Да и вообще — в Тольятти. Мы в гостинице. Ходим из номера в номер. Гражданская война, что ли, начинается? Олег сказал: „Видишь? Это же Гудионов доигрался“…»

Совпадение, разумеется, но тогда, в августе 1991-го, на радио прошел эфир «Бесов» в исполнении Борисова. Записывали год. А в августе они, бесы, возьми да и появись в Москве…

Нельзя, полагаю, не согласиться с суждением о том, что «Слуга» — несомненный, как отметил киновед Ян Левченко, «звездный час актера». Для самораскрытия Борисова на экране этот фильм значит не меньше, чем «Кроткая» значила в его театральной судьбе.

Если каждодневные события заметно опережали сюжет мхатовской «Серебряной свадьбы» и превращали спектакль в «остывший суп», то к «Слуге», несмотря на то, что во времена появления фильма на экранах вовсю раскрывалась тема Власти, это не относится. Шедевральность «Слуги» в пророческом характере ленты.

Глава двадцать вторая Человек с прямой спиной

Не стоит, полагаю, придумывать, основываясь на умозрительных заключениях, для Борисова сценарий, в котором узловыми моментами его ленинградского периода жизни и творчества предлагают считать (в частности, Елена Горфункель в статье «Не тот парад на лице») обиды, предательства и глухоту и неприязнь к реальностям, как к театральным, так и к кинематографическим. К проявлениям предательства Олег Иванович привык. С трудом, но — привык. Распределение после окончания Школы-студии МХАТа и коллективное «ату его!» в Театре им. Леси Украинки Борисова закалили. Андрей Караулов, говоря о киевском периоде Олега Ивановича, утверждал, правда, — в 1992 (!) году, — что «Борисов весь соткан из старых обид — до сих пор». О «справедливой обиде» Борисова на среду театральную и околотеатральную, особенно в начале его творческой жизни, о «злой обиде» на пренебрежение к его возможностям и скрытым резервам его дарования говорил и Михаил Козаков.

Но на обиженных — Олег Иванович не раз это повторял — воду возят («а на добрых сами катаются» — продолжение поговорки, в которой поначалу вместо «на обиженных» было «на сердитых»). «Разве, — задавался вопросом, — правильно говорить: он и курицы не обидит? Во-первых, никогда не видел обиженной курицы, а во-вторых, обиды (или, как говорила моя бабуся, набиды) — это не самое хорошее наше свойство. Лучше не обижаться, а прощать, или уходить (это мой путь). Но это понимаешь с годами…» Неприязнь к реальности? У каждого человека, наверное, она возникает время от времени — все зависит от событий и созданного ими настроения. «Обидчивым в театре, — говорил Давид Боровский, — делать нечего. Здесь обижают каждый день».

«Узлами» Олега Ивановича, если вспоминать о Ленинграде с «мучительным», как его называл Борисов, периодом в БДТ, стали, безусловно, «Король Генрих IV», «Три мешка сорной пшеницы», «Дачники», «Тихий Дон» и несомненная вершина творчества Борисова — «Кроткая». Это то, что касается театра. И не вина Олега Ивановича в том, что «узлов» и вершин у него в БДТ больше не было. В силу, прежде всего, того, что пути к этим «узлам» и вершинам ему перекрывали, скажем помягче, обстоятельства, вызванные такими чувствами, как зависть и ревность, весьма характерными для жесткой, а порой и жестокой театральной действительности.

И в кинематографе в эти годы были сыграны запомнившиеся роли в таких фильмах, как «Рабочий поселок», «Проверка на дорогах», «Крах инженера Гарина», «Женитьба», «Подросток» и «Остановился поезд» — первая лента из трех шедевров, рожденных плодотворным творческим сотрудничеством Олега Борисова, привнесшего в эти шедевры «космос своей личности», с режиссером Вадимом Абдрашитовым и сценаристом Александром Миндадзе, и считавшего эти фильмы лучшими в своей творческой жизни.

Борисов говорил, что лишь несколько режиссеров оставили заметный след в его жизни. Абдрашитов, который, подобно большому шахматисту, видит на несколько ходов вперед, — из их числа. Олег Иванович называл «роскошью», не так уж часто встречающейся, когда «душа открыта навстречу режиссеру, когда ты не споришь с ним, а пытаешься его понять и выполнить то, что он требует». «С первых же съемочных дней, — вспоминал Борисов об Абдрашитове, — я понял, что это „мой“ режиссер».