Октябрь, который ноябрь

— Наша задача взять власть и покончить с бессмысленным и преступным засильем Временного правительства. Революция должна победить окончательно и бесповоротно! И мы это сделаем. Впереди большая и сложная работа, и мы, товарищи, должны это сознавать. Да, нынче мы думаем о пулеметах и баррикадах у Зимнего, но держим в уме завтрашний и послезавтрашний день. Мы берем власть, но не хватаемся за безвластие! Министры-капиталисты, золотопогонники-контрреволюционеры, тайные и откровенные корниловцы, спекулянты и все остальные твари должны быть осуждены справедливым революционным судом. Судом, товарищи, но не нашей скоропалительной, абсолютно справедливой, но поспешной и неоформленной пулей. Соблюдаем порядок, стреляем только в ответ, когда уж не станет мочи выдержать. В конце концов, у кого нервы крепче — у нас или у этой буржуйской тонконогой сволочи?! Проявим революционную самосознательность! Да здравствует наш Красный Октябрь! В общем, все всё знают. Я закончила. Слово товарищу прапорщику Москаленко и Катерине.

Комвзвода и Катрин, уже не забираясь на настольную трибуну, напомнили задачи делегатам связи и сформированным группам: сопровождения, снайперской, огневого прикрытия и технической.

— Кстати, о технической группе, — сочла нужным вставить слово завотделом. — Груха, я тебя, можно сказать, глубоко по-родственному предупреждаю: если накосячишь, я тебя всех контактов лишу, а главный коммуникатор вообще выдеру. Понял?

— Ну, — отозвался технический специалист, сообразил, что в присутствии бойцов получилось уж слишком куце, и отрапортовал: — Товарищ завотделом, аппаратура настроена и перепроверена. Приложим все усилия.

— Товарищ Островитянская, я подтверждаю, вылизали мы всю аппаратуру, — подтвердил усиливший техническую группу радиоспециалист-«попутчик». — Все будет в ажуре. Ну, а если техника подведет, так она техника. Несознательный элемент.

— Технику за предательство вообще расстреляем. Вот, лично товарищ Катерина займется, у нее вечно маузер чешется, — пригрозила завотделом и спецвзвод, подхватив пулеметы и прочее, двинулся на выход.

Колонна перед Смольным уже построилась, Чудновский заканчивал с грузовика свою речь, содержанием не очень-то отличавшуюся от призыва предводительницы Общего орготдела.

Колонна начала окончательно перестраиваться, готовясь к выступлению. Как всегда в такие моменты, началась легкая путаница. Рычали разворачивающиеся грузовики и бронемашины, шеренгам стрелков приходилось рассыпаться. Ржали лошади, оглушительно частила мотоциклетка, стрекотала кинокамера — около ее легкой треноги нервничал молодой, смуглый и похожий на испанца, человек, взволнованно тыкал занятого съемкой оператора в спину. Заглушающий все на свете мотоциклет окружающие гнали прочь революционными и не очень словами, стрекотун орал, оправдываясь скотским характером «Скота»^[41]. Наконец, прогрессивный агрегат утарахтел за ворота и сразу все наладилось.

— Отдельный 1-й Красногвардейский дозорно-штурмовой полк! На борьбу с контрреволюционной буржуазией, шагом арш! — рявкнул мегафон.

Подравнявшиеся роты не совсем в ногу шагнули, радиофицированный штаб-грузовик включил заготовленную запись. На крыше кунга пристроилось всего-то два не очень больших динамика, но звук они дали мощный. В агитационно-шумовых эффектах Катрин разбиралась слабо, но усилиями революционно-фонограммной команды Гру требовалось отдать должное.

Взлетали в темноту торжественные и безжалостные звуки «Интернационала». Качалась стальная щетина штыков, старались тверже печатать шаг невоенные в своем подавляющем большинстве люди, да не было в том усиленном баханье сапог никакой нужды — рабочая кость и так тяжела. Размеренно крутил рукоять камеры кинооператор — зрачок «Normal Kino»^[42] скользил по темным лицам красногвардейцев, по отблеску длинных штыков.

1-й Отдельный Красногвардейский полк уходил в бой. Умирать за новую жизнь, за справедливость, за светлое царство неведомого, но прекрасного социализма. Уходил в классовое сражение — самое бесконечное сражение истории. Глядя в эти лица и слушая «Интернационал», Екатерина Мезина понимала — компромисса нет, и быть не может. Шагали роты, усиленные балтийцами и фронтовиками, с щедрой прослойкой той самой, отчаянной до неистовства, до знаменитой «бессмысленности и беспощадности», русской интеллигенции.

Катрин, пусть и абсолютно не склонная к революционным методам решения социальных вопросов, пусть уже не совсем здешняя, хотя и очень здешняя, понимала этих людей. Они свои, она их знала. Их не остановить. Историю не остановить. Сметут. «До основанья, а затем…»

Но… Там, на Дворцовой, у баррикад, на которых все еще стоят пулеметы, тоже русские люди. Пусть на их руках поменьше мозолей, но они тоже любят эту землю, эти гранитные набережные Невы, это склонное к тучам небо, любят патриархальное Замоскворечье, волжские берега, степи с жаворонками, безоблачные обрывы пляжей Одессы, и еще несчитанные тысячи родных мест, что и зовутся Россией. Искренне любят.