Охота на мудрецов. Неизданное

Стараюсь, хотя рука генерала на талии весьма однозначный жест. Так хищники метят территорию, а мужчины обозначают свою собственность. Сейчас это приятно, и я расправляю плечи, поднимая взгляд. Тяжелый разговор о моем бегстве из особняка Наилия еще только предстоит, и не менее сложный о произошедшем с Агриппой. Не знаю, как буду оправдываться, найду ли слова, чтобы вымолить прощение. Отношение генерала дарит надежду на лучшее, но это на глазах у посторонних, а между нами был единственный поцелуй в машине. Чувствую себя нашкодившим ребенком и жду, когда поставят в угол. Наилий обязан меня наказать. Запрет в особняке? Надолго? Навсегда?

Рядом с любимым мужчиной бросает то в жар, то в холод. Хочу забраться к нему на колени и обнять, положив голову на плечо. Приехал за мной, с боем увез обратно, поцеловал, ни одного упрека я так и не услышала. Не заслужила такой доброты. От раскаяния муторно и страшно. Во рту привкус горечи, а на глазах собираются слезы. Трап в кабину сопровождающих расплывается до нечетких пятен, промахиваюсь ногой мимо перекладины и чуть не падаю, но генерал ловит.

– Осторожнее, держись руками за перекладины, чтобы легче стало забраться.

Вздыхаю, торопливо утирая не выступившие слезы, и медленно карабкаюсь наверх. Потолок в кабине полукруглый и низкий. Почти касаюсь макушкой ламп освещения и, не глядя, усаживаюсь на ближайшее кресло. Здесь явно отдыхают между вахтами. На столах деревянные доски для игры в Шу-Арлит и пахнет печеньем. Но от аромата сладости меня тошнит, и живот скручивает спазмом.

– Наилий, – зову генерала, не в силах больше откладывать разговор, – прости, пожалуйста, я глупо поступила. Ни одна Великая Идея не стоит того, чтобы потерять тебя.

Он садится в кресло напротив и складывает руки на столе в замок. Внимательный, сосредоточенный, будто знает, что хочу сказать, ждет, а мне каждое слово дается с трудом. Через прорехи в генеральской рубашке видно белый пластырь. Царапины на теле заживут, а другие раны? Те, что причиняют боль и жгут обидой, стоит вспомнить, как я отвернулась, наплевав на обещание не уходить никогда.

– Я бесконечно виновата, что бросилась неизвестно куда, не поговорив, не объяснив и не выслушав тебя. Дала волю придуманной обиде и незаслуженно сделала тебя врагом. Прости, пожалуйста. – Теперь глотаю настоящие слезы и держусь изо всех сил, но признание само рвется с языка. – Я люблю тебя, Наилий, хоть и не имею больше на это права. Ты можешь выставить меня за дверь, едва доберемся до особняка, я заслужила…

Он встает с кресла, как мне кажется, чтобы уйти, и это словно ударом выбивает слезы. В рыданиях невозможно говорить, мысли рассыпаются. Я все испортила! Не жалости к себе хотела совсем. Не выношу шантажа слезами, а они все катятся и катятся по щекам.

– Тише, – шепчет генерал, садясь на подлокотник кресла и водя рукой по моей спине, – никуда я тебя не отпущу.

Убираю руки от лица и пальцами стираю с ладоней соленую воду, а Наилий обнимает, целуя в макушку, а потом в висок.

– Родная, я давно простил, только больше так не делай, пожалуйста.

Трусь щекой о его колкую щетину и болезненно всхлипываю, прогоняя остатки истерики. Жар накатывает волнами, а слабость вот-вот утянет в черноту обморока. Цепляюсь за генерала с отчаянием спасенного, целую, не видя, куда попадают губы. Я искала тайну Вселенной, не зная, что она уже со мной. Ароматом апельсинов и хрупкостью эдельвейсов, жаром утонувшего в океане светила и звенящим холодом вечных ледников. Никогда мне не будет нужен никто другой. Мое чудо, моя жизнь и любовь. Наилий.

Глава 13. Доверие

Наилий

Вожу пальцами по стеклянным створкам медицинской капсулы, рисую Дэлии глифами просьбу отдохнуть, а она кивает и улыбается. Связана по рукам и ногам, перетянута ремнями и стыдливо прикрыта салфетками. На ней столько белого, что мне кажется, одета в погребальное платье. Ассоциация идет холодом по спине, и я заставляю себя смотреть не на перебинтованное тело, а в глаза и на улыбку. Несуществующий ветер с равнины четвертого сектора приносит эхом воспоминания о лодке, укрытой брезентом. Мой страх потерять Дэлию настолько велик, что я верю любой фантазии. Слишком много монет положил на лбы мертвых друзей в дар несуществующим богам. Себя в саркофаге представляю реже, чем Марка, Аттию, Публия, мастера. Болью, как ножом, вырезаю шрамы от будущих ран. Мечтаю уйти первым и не видеть смертей близких. Никто не вечен, но впервые я прошу Вселенную отложить этот миг, чтобы, как можно дольше смотреть в глаза любимой женщине.

– Спи, – говорю ей, а сам кладу голову на руки, вдыхая запах свежевыглаженного комбинезона.