Океан. Выпуск пятый

— Дождь, в другое время я сюда не ходок, — сказал Семен Савельевич.

— Да и я тоже, — сказал Москалев.

Они отошли в сторону, за окном поднялся ветер, было видно, как он рябит лужи и вырывает зонтики у женщин.

— Самое главное, что я хочу сказать, пришли бумаги из инспекции по вашему случаю на «Антее», — сказал Семен Савельевич.

Москалев промолчал. Лицо у него было такое же, как всегда. Сухое, костистое. Разве что чуть бледнее, чем обыкновенно.

— Вы не виноваты! — возбужденно шептал старик. — Только бы Ефимов вам не подпортил. Он ведь за это строгача схлопотал. Может припомнить.

В службе все шло обычным чередом: главный капитан с утра сидел у начальника, Дарвин мыл во дворе машину, картограф читал свежую газету, комнату еще не успели наполнить дымом и колесо рабочего дня едва трогалось с места. Служба продолжала свою работу, флот на промысле делал свою.

Москалев решил пойти к начальнику управления. Пусть «пошевелят» Ефимова и оформляют как можно быстрее на судно.

Кончилось диспетчерское совещание. Зазвонили телефоны, отдел наполнился людьми, и через час, когда главный капитан распределил всем работу, расставил штурманов, переговорил с представителями портнадзора; он наконец оторвался от стола и заметил Москалева:

— В чем дело? Почему здесь? Для личных вопросов есть другое время! — и снова уткнулся в бумаги.

Партком занимал почти весь пятый этаж. Начинался он с просторного зала, где проходили собрания и семинары, а дальше прямо из этого зала можно было пройти к двум кабинетам, в меньшем из них сидела седоволосая женщина, ведавшая сектором партучета. Двери к ней никогда не закрывались, всегда здесь было полно народу — первые помощники с возвратившихся судов сдавали взносы, сверяли карточки, получали кипы плакатов — наглядную агитацию.

Сразу за этой комнатой был кабинет Власенко. Секретарь парткома управления Виктор Александрович Власенко четыре года ходил штурманом на танкерах, а потом его уговорили перейти в реффлот комсоргом, и с тех пор вот уже больше десяти лет он был на партийной работе. Москалев не раз встречался с ним на промысле, куда Власенко выходил на плавбазах с различными комиссиями. Власенко был неразговорчив и старался вмешиваться в события только в исключительных случаях, не давал зеленой улицы «рекордсменам», не корил мелкими попреками отстающих, но на флоте знали: слово Власенко — закон. Он старался не пропускать отходных собраний, приходил на суда, молча наблюдал суматоху последних погрузок и оформлений, потом садился в кают-компании, и люди шли туда перекурить, поговорить о жизни. Уходил он по трапу последним из провожающих и на прощание обычно говорил: «Чтобы на рыбе вам сидеть весь рейс, славяне!»

Когда Москалев вошел в кабинет, Власенко поднялся ему навстречу и пододвинул черное кожаное кресло.

— Садись, капитан, в ногах правды не бывает, — предложил он.

Москалев понял, что разговор будет длинным, уселся поудобнее и вытащил сигареты.

— Давай и я задымлю. — Власенко потянулся к пачке.

Они поговорили о погоде, потом о том, как плохо сейчас стало с выгрузкой на Северо-Западе.

— Виктор Александрович, я ведь давно собирался к вам за помощью, — сказал Москалев и постарался как можно спокойнее и короче изложить суть дела.

— Так вот, Антон Петрович, — сказал Власенко, — сейчас все документы у Ефимова. Там полный порядок, проволочек не будет. Начальник управления запрос специальный делал в Москву. Вины твоей никто не снимает — нарушение есть нарушение. Мы вошли с просьбой… — Власенко смотрел на него внимательно, будто впервые видел. — Ты фактически сколько на берегу? Полгода?

Москалев кивнул.

— Ну вот, я думаю, это правильно. Есть вина — есть наказание. Самоуверенность — вещь неплохая, но не всегда. Сообщил бы начальнику промрайона вовремя — не буксир, так любой другой траулер к тебе бы подскочил, не было бы всех этих перипетий. Но, думаю, свое ты получил, и справедливо. А вообще учти — капитанами разбрасываться мы не собираемся.

После этой встречи Антон Петрович твердо уверовал, что работать в службе ему осталось недолго, и теперь ему было даже как-то немного жаль главного капитана, Дарвина, инспекторов, которые притерпелись к работе на берегу, намертво кинув якорь в бумажном море.

По утрам становилось холодно, крыши покрывались инеем, беспрерывно дули порывистые ветры — приближалась зима, и было приятно думать, что ее встретишь не здесь, а где-нибудь в Центральной Атлантике, где в это время спадает жара и не надо ждать вечера, чтобы почувствовать прохладу на крыле мостика.

Через месяц закончился ремонт «Антея», судно поставили в док, заменили активный руль, выправили обшивку, и траулер ошвартовался за угольным причалом, выделяясь на фоне порыжевших водолеев белой надстройкой. У причала стояли грузовики с тралами для следующего рейса, краны подавали на борт кипы картонных коробов и связки бочек. Флаг отхода бился на мачте.