Океан. Выпуск пятый

А утром в понедельник Москалев поднимался по трапу на «Антей», впервые не как капитан, а как инспектор, который должен дать оценку работе капитана и штурманов в рейсе. Траулер, только что вернувшийся с промысла, заслоненный огромными транспортами, прижался к причалу в самом дальнем углу порта, и первое, что поразило Москалева, — это обшивка, помятая так, что видны были шпангоуты, как ребра у исхудавшей лошади, и рубка, покрашенная только наполовину. Надвинув на глаза форменную фуражку, он медленно поднялся по трапу мимо бородатого вахтенного в тулупе, вдоль тралов, приготовленных к сдаче, по привычным ступенькам прошел вверх в каюту капитана.

Капитан, совсем молодой, стройный, с черными бакенбардами, поднялся из-за стола, и они обменялись рукопожатиями. Москалева он совсем не знал. Москалев сел на свое любимое место на диване у карты, вдохнул привычный запах своей каюты и прикрыл глаза.

— Вот судовые журналы, — сказал капитан «Антея», — акты водолазного осмотра, отчеты, регистровские документы. Что вам будет еще угодно, скажите.

Москалев перелистал журналы, в коротких записях между строк ему отчетливо виделся рейс — все вахты, удачи и проловы, сдача грузов, перебежки в поисках рыбы из квадрата в квадрат, заходы, — и все-таки он не нашел то, что явно должно было быть зафиксировано, и не одной строчкой, а кипой объяснительных.

— Где вы так помяли обшивку? — спросил он, оторвавшись от бумаг, и посмотрел на юношу, полудремавшего за столом.

Этот юноша был капитаном, и его года не давали повода для скидки: если ему доверили траулер, значит, он прошел свой путь к мостику.

— Обшивку? Видимо, это раньше, до меня, я ведь первый рейс на нем.

— Поднимите журнал прошлых рейсов, — сказал Москалев.

Он старался говорить мягко, спокойно, призвав на помощь всю выдержку. «Нельзя быть слишком строгим, успокойся, — сказал он сам себе, — в тебе просто говорит обида, борт помять может любой. Ты же знаешь, какие бывают швартовки к базам».

— Не надо, — согласился капитан «Антея». — Не надо журналов. Был навал на «Кронштадтскую славу».

— Пишите объяснение, — сказал Москалев.

Он ни разу не повысил голос, но все время ему казалось, что он излишне придирается, что капитан еще молод, и что надо смягчить все, и что вряд ли здесь есть чья-то вина. Иногда даже в полный штиль неожиданно приходит одиночная волна. Спокойно стоишь у базы, и вдруг траулер подбрасывает вверх, вровень с рубкой, а потом вниз и бьет по борту базы, как баскетбольный мяч по щиту.

Москалев ушел с судна, не заходя в другие каюты. Он нес в портфеле беду для «Антея», бумажки, которые смажут успех рейса, пятном падут не только на этого юношу с бакенбардами, но и на боцмана, и на старпома Евстигнеевича, может быть, на Веню Волохова, если была его вахта, и вообще на штурманскую службу. Москалев поймал себя на желании разжать пальцы. Портфель пойдет на дно сразу, захватить багром его не успеют, а если успеют, маслянистая вода превратит бумажки в ничто, и кому охота разбираться, был навал или нет. Судоремонтники вырежут помятые места, где надо — заварят, погреют горелками, постучат кувалдами. Потом покрасят так, что и следа не останется от вмятин.

— Понятно, — сказал главный капитан, прочитав акт осмотра «Антея». — Значит, усматриваете вину капитана?

Москалев стоял, повернувшись к окну, и смотрел на безлюдную площадь, где дождь пузырил лужи.

— Можете послать другого инспектора, — ответил Москалев.

— Не горячитесь, — сказал главный капитан, взял со стола акт осмотра, приподнял его двумя пальцами и смахнул в при открытый ящик стола.

После работы жена просила зайти за ней в школу. В просторных коридорах гулкого здания с высокими потолками Москалева окружили шум, беготня, резкие крики, смех. Казалось, он попал совсем в другой мир, не знающий ни минуты покоя и находящийся в постоянном и беспорядочном вращении. Но прозвенел звонок, и мигом все стихло, а из учительской медленной походкой двинулись учителя с кипами тетрадей под мышкой, с портфелями, глобусами, указками. Он дождался, когда они пройдут каждый в свой класс, и зашел в учительскую.

Рита сразу увидела его, сказала, чтобы он немного подождал, и продолжала что-то говорить пацану лет четырнадцати. Он был на добрую голову выше ее и стоял сбычившись, красный и взъерошенный.

— Представляешь, он уже курит, — сказала Рита, когда они спускались по лестнице.

— Я в его годы тоже покуривал, — сказал Москалев.

— Но ведь ты уже и работал в его годы, — возразила она.

На улице они внезапно попали под дождь. Небо было светлое, и ничто не предвещало дождя, он шел полосами, как будто мыл улицу, специально поливая ее, как поливают палубу во время большой корабельной приборки. Москалевы едва успели добежать до магазина, как дождь превратился в сплошной ливень.

В толпе у прилавка Антон Петрович увидел знакомое сморщенное лицо Семена Савельевича. Тот закивал и стал пробираться к нему. После знакомства с женой, обычных вопросов-ответов, Семен Савельевич сказал, что давно хотел повидать его и что очень рад, что вот так столкнулись в магазине.