Огонь неугасимый

— Гульчира!.. Наконец-то… — В его голосе было столько волнения, что девушка не могла не порадоваться в душе, что завладела сердцем этого сильного джигита.

Взявшись за руки, они побежали к театру. Торопливо разделись, оглядели себя мельком в зеркало. Прозвучал уже третий звонок, когда они вошли в зал. И, едва разыскали свои места, погас свет.

Дирижер взмахнул палочкой. Началась увертюра. Гульчира, сжав Азату руку, чтобы он замолчал, всем телом подалась вперед. С первыми звуками окружающее перестало существовать для нее.

Азат и Гульчира росли вместе. В одной школе учились, одновременно поступили на завод, рядом сидели в вечерней школе. И станки их стояли рядом. Вместе собирались по окончании десяти классов ехать в Москву, в институт. Но получилось иначе. У Гульчиры заболела мать. Нурия тогда была еще слишком мала. Вся домашняя работа свалилась на Гульчиру. Посоветовавшись с отцом и вернувшимся из армии братом Иштуганом, она решила поступить в вечерний техникум.

Письма Азат посылал часто, но они ни выходили за пределы обычной дружеской переписки. Первое время разлука сказывалась очень тяжело, но постепенно они к ней настолько привыкли, что не беспокоились друг за друга даже тогда, когда писем не было месяцами. Нельзя, конечно, сказать, чтобы не было минут, когда сердце разрывалось от тоски. Такие минуты бывали. И слова обиды, случалось, хранили конверты. Но все обиды как-то очень быстро, подобно летнему туману, испарялись. И напрочно забывались. Но после того, как они по окончании учебы опять стали работать вместе, отношения между ними резко изменились. Исчезла прежняя беспечность, когда они могли не встречаться неделями, даже месяцами. Теперь уже Гульчира как ни старалась внушить себе: «И чего это я… День-два пройдет — и успокоюсь, сколько уже были в разлуке», — но победить сердца не могла. Поначалу она боялась своего чувства. Ей приходилось делать неимоверные усилия, чтобы скрыть его от посторонних глаз. А молодой начальник цеха, пользуясь любым поводом, а иногда и без всякого повода по нескольку раз на день заглядывал в отдел, где работала Гульчира, или звонил ей по телефону. С каждым его появлением Гульчира давала себе клятвенное обещание положить этому конец, отважиться и сказать: «Чтобы это было в последний раз… Прекрати эти хождения…» Но стоило Назирову появиться — и решительный разговор откладывался на следующий раз.

Но тайна девичьего сердца — это тайна соловья… Когда приходит его весна, оно не может не петь.

Гульчира еще некоторое время пыталась избегать Азата. Она боялась сквозняков, но придвинула свой стол к самому окну, чтобы вовремя заметить приход Азата и исчезнуть. Она не отвечала на телефонные звонки, если интуиция подсказывала ей, что звонит Назиров. Но эти искусственные преграды не возымели своего действия. Вместе на заводе, вместе в драмкружке, вместе на комсомольском собрании, на вечерах в клубе — все это, конечно, поневоле вело их к сближению. Прошло немного времени, и они раскрыли друг другу сердца.

Очень скоро после того Гульчира обнаружила в себе новое, доселе не изведанное чувство. Таилось ли оно и раньше в потаенных уголках ее сердца или родилось как следствие объяснения в любви, Гульчира сама того не знала, но только она начала ревновать.

Толки, которые беспокоили Надежду Николаевну, дошли наконец и до Гульчиры. В них имя Азата произносилось рядом с именем Идмас, жены Авана Акчурина. Как ни сильны были ее мучения, говорить о них с Азатом она считала ниже своего достоинства. Мешала девичья брезгливость к подобным вещам. Но и носить в себе это готовое взорваться в любую минуту, подобное пороху чувство тоже было страшновато, а для такой своенравной, знавшей в своих привязанностях только крайности, не желавшей никого близко подпускать к своему счастью, даже опасно. И Гульчира, насилуя свою гордость, нашла в себе силы для откровенного разговора с Азатом. Назиров поклялся, что между ним и Идмас никогда ничего не было и не будет.

…Медленно опустился бархатный занавес. Стихли, как бы затерявшись в нем, последние аккорды. Мгновение тишины — и зал загремел аплодисментами.

Пока звуки торжествовали над людьми, Гульчира сидела затаив дыхание. Теперь же она так пылко и самозабвенно аплодировала, что невольно привлекала к себе внимание. И далеко не одного Азата.

— Ты как порох… Чуть что — загораешься… — вздохнул Азат, беря ее под руку.

— А ты хочешь, чтобы я тлела, как сырое осиновое полено?.. — прижалась к нему Гульчира.

В фойе они влились в движущийся по кругу людской поток.

— Ты не поняла меня, Гульчира, — шепотом, чтобы не слышали соседние парочки, сказал Азат. — Я завидую… почему у меня так не выходит.

— И совершенно напрасно… — нежно улыбнулась ему девушка.