В кузнечный цех повалили со всего завода слесари, токари, сверловщики, сварщики. Кто издали, молча приглядывался к их работе, сравнивая с работой других кузнецов, кто подходил поближе, задавал вопросы, входил во все тонкости. Одним из первых, — на всех парах, как он сам выразился, — прибежал Алеша Сидорин. Котельниковы по новому методу ковали деталь с минимальным допуском. Это приводило Сидорина в восторг.
— Понимаете, вы и мою производительность увеличиваете. И здорово! А главное — меньше металла в стружку уйдет. Мирово получается!
Сулейман Уразметов не утерпел и тоже отправился в кузнечный цех посмотреть, как справляются Котельниковы со своей новой затеей.
Братья Котельниковы работали во второй смене. Чтобы не мешать им, Сулейман остановился, заложив руки за спину, немного поодаль. Он то наблюдал за огромными молотами Котельниковых, то оценивал работу других кузнецов — их было здесь человек десять. Прежде всего он отметил вот что: на фоне захламленного, беспорядочно заваленного разными деталями и огромных размеров листовым железом цеха глаз приятно поражали чистота и порядок у молотов Котельниковых. Ни одной лишней, ненужной детали, ни куска металлического лома на полу. И пылающая жаром нагревательная печь стояла как-то иначе, чем у других, ближе к молоту и удобнее. Но главное было не в этом. Сулейман залюбовался легкими и точными движениями старшего Котельникова. Казалось, он работал играючи. А огромный молот как бы послушно смотрел в глаза хозяину, — так точно и красиво мял он раскаленное добела железо, которое вертел клещами Котельников.
«Артист!» — восхитился про себя Сулейман. Понимая толк в настоящей работе, зная по себе, как много дает она уму и сердцу, он умел всей душой восхищаться искусной работой других.
Котельников остановил молот, поставил на пол готовую деталь, смахнул рукавом пот со лба и, сняв рукавицу, подал Уразметову руку.
— И ты пришел, Уразметыч, — сказал он, хитровато прищурив свои кошачьи глаза. — Я думал, не придешь. Уразметовы — народ гордый.
— Ты так думал, а я эдак решил, — с задорцем улыбнулся старый токарь. — Молодец… Мастер своего дела!..
Котельников, довольно поглаживая бороду, повернулся к печи. Красный отблеск ревевшего в печи пламени лег на его заросшее волосом лицо. Борода будто вспыхнула, став из рыжей огненно-красной. И как красиво было в эту минуту его воодушевленное, светящееся умом лицо!
«Премию директор дал правильно!.. И благодарность объявил правильно, — рассуждал сам с собой, шагая к дому, Сулейман. — Ничего не скажешь, артист высшей марки этот бородач. Но, чтобы бить во все колокола, не вижу особой причины… Ой, испортят человека, руки останутся у молота, а душа пойдет колесить по заседаниям. И получится ералаш. Да, жаль будет, коли испортят человека. Мастер классный!»
С того вечера Сулейман потерял покой. Снова и снова возвращался он мыслью к Котельниковым, вспоминая мельчайшие подробности. Но, думая о Котельниковых, Сулейман чувствовал, что где-то глубоко в подсознании зарождались в нем другие мысли. Неясные, тревожные, они с каждым днем все завладевали им. «Что бы это такое могло быть? — недоумевал он. — Зависть?..» Да, он завидовал Котельниковым, но это была хорошая зависть, желание добиться того же, что и они. Однако этим еще не объяснялось большое, сложное чувство, которое рождалось в нем. Он вроде был недоволен чем-то, чего-то не хватало ему. Несколько раз он порывался поговорить с Иштуганом и все не решался. Еще засмеет, скажет: рехнулся старик.
Как раз этими днями Гаязов попросил Уразметова зайти в партком.
— Посоветоваться хочу по одному вопросу, Сулейман-абзы, — сказал Гаязов, когда тот после смены пришел в партком и уселся напротив него. — С опытом Котельниковых, вероятно, знакомы уже? Ну и как?
— Здорово работает бородач. Артист своего дела.
— А об их почине что скажете, Сулейман-абзы?
— О почине?.. Подумаешь, тоже почин! Не слишком ли много шуму, товарищ парторг? Испортите человека. Мастера бы не убить.