Огнем и мечом

Наконец он пошел дальше, двигаясь еще тише, еще осторожнее, чем в начале пути. Он был уже на половине дороги до болота и реки, как вдруг поднялся легкий ветер. Рыцаря обрадовал этот шум, так как, несмотря на соблюдаемые им предосторожности, несмотря на то, что ему иногда приходилось терять по нескольку минут, чтобы сделать один шаг, какое-нибудь невольное движение или блеск могли его выдать. Теперь он шел смело среди громкого говора тростника, которым зашумел весь пруд, — и все заговорило вокруг, даже волны, плещущие о берег.

Но это движение, очевидно, разбудило не одни только береговые заросли, потому что тотчас перед рыцарем появилось что-то черное, которое стало раскачиваться в его сторону, как бы собираясь сделать прыжок Скшетуский в первую минуту чуть не крикнул. Однако страх и отвращение сдержали голос в груди, и одновременно страшное зловоние точно схватило его за горло.

Но через минуту, когда первая мысль, что это, может быть, утопленник нарочно преграждает ему дорогу, прошла, у него осталось только чувство отвращения, — и рыцарь отправился дальше. Говор тростника все продолжался и все более усиливался. Сквозь его колышущиеся верхушки Скшетуский увидел второй и третий татарские посты. Он миновал их, миновал и четвертый пост. "Я, должно быть, прошел вокруг половины пруда", — сказал он про себя и выглянул из тростника, чтобы узнать, в каком месте находится, как вдруг его что-то толкнуло в ноги. Рыцарь наклонил голову и увидел тут же около своих колен лицо человека.

"Это уже второй", — подумал он. Теперь это его не испугало, так как этот второй труп лежал навзничь и в неподвижности не представлял признаков жизни. Скшетуский только прибавил шагу, чтобы от зловония не закружилась голова. Тростник становился все гуще, что, с одной стороны, было хорошо, так как представляло безопасное убежище, но с другой — чрезвычайно затрудняло движения. Прошло еще полчаса, затем час, он все шел, но все более уставал. Вода в некоторых местах не доходила до копен, зато иногда он проваливался по пояс. Кроме того, его необыкновенно утомляло медленное вытаскивание ног из болота. Лицо его обливалось потом, и вместе с тем его, время от времени, с ног до головы охватывала дрожь.

"Что это такое? — со страхом думал он. — Не начинается ли у меня лихорадка? Болота до сих пор еще нет, а вдруг я не различу места, идя среди тростников, и пройду мимо?"

Это была страшная опасность, потому что таким образом он мог бы кружиться всю ночь вокруг пруда и утром очутиться в том самом месте, из которого вышел, или в ином месте попасть в руки казаков.

"Я выбрал дурную дорогу, — думал рыцарь, падая духом, — через пруды нельзя пробраться, вернусь назад и завтра пойду по той же дороге, по которой отправился Лонгин, а до этого времени можно будет отдохнуть".

Однако Скшетуский шел вперед, так как понимал, что, обещая себе вернуться и отправиться после непродолжительного отдыха, он сам себя обманывает, кроме того, ему пришла в голову мысль, что, идя так медленно и останавливаясь чуть не каждую минуту, он не мог еще достигнуть болота. Тем не менее им все более овладевала мысль об отдыхе. Минутами ему хотелось лечь где-нибудь, чтобы хоть немного передохнуть. Дрожь пронимала его все чаще, и рыцарь все с большим усилием вытаскивал ноги из болота. Татарские посты отрезвляли его, но он чувствовал, что голова его устает так же, как и тело, и что его охватывает горячка.

Прошло еще полчаса — болото все не показывалось.

Между тем трупы утопленников попадались все чаще. Ночь, страх, трупы, шум тростника, труды и лишения помутили его мысли, он стал грезить наяву. Вот Елена в Кудаке, а он плывет на лодке с Жендяном вниз по течению Днепра. Тростник шумит — ему слышится песня: "Эй, то нэ пили пилили!…. нэ туманы уставалы". Отец Муховецкий ждет его к венцу, а Криштоф Гродицкий будет его посаженым отцом… Девушка там ежедневно посматривает со стены на реку — вот скоро она захлопает в ладоши и крикнет. "Едет, едет!" "Послушайте! — говорил Жендян, таща его за рукав. — Невеста стоит…"

Скшетуский приходит в себя. Это спутанные тростины цепляются за него и останавливают на пути. Видение исчезает. Сознание возвращается. Теперь он уже не чувствует такой усталости, так как горячка возбуждает его силы.

Неужели еще нет болота?

Но кругом тот же тростник, точно он шагу не сделал вперед.

Рыцарь идет дальше, но мысль с неумолимым упрямством возвращается к сладостному видению. Тщетно он борется, тщетно молится, тщетно старается сохранить сознание — опять представляется Днепр, барки, лодки, Кудак, Сечь — только на этот раз видение более беспорядочно, в нем фигурирует множество лиц: возле Елены и князь, и Хмельницкий, и кошевой атаман, и Лонгин Подбипента, и Заглоба, и Богун, и Володыевский, — все одеты по-праздничному, так как будет его свадьба, но где она будет? Они в каком-то незнакомом городе, это не то Лубны, не то Разлоги, не то Сечь, не то Кудак… какие-то воды, по ним плавают трупы…