Огнем и мечом

Княжна приподнялась с подушек: ее бледное, прелестное и кроткое личико выражало такую несокрушимую волю, гордость и силу, что эта голубка была похожа скорей на орлицу.

— Если ты ждешь моего ответа, — сказала она, — то знай, что если бы мне пришлось простонать у тебя в неволе хоть всю жизнь, то никогда, никогда я не полюблю тебя!

Богун несколько минут, казалось, боролся сам с собой.

— Не говори мне таких вещей, — сказал он хриплым голосом.

— А ты не говори мне о своей любви, потому что она меня оскорбляет. Я не для тебя.

Казак встал.

— А для кого же ты, княжна Курцевич? Чья бы ты была в Баре, если б не я?

— Кто спас мне жизнь для неволи и позора, тот не друг мне, а враг.

— И ты думаешь, что мужики не убили бы тебя?

— Меня убил бы мой нож, но ты вырвал его у меня.

— И "е отдам его: ты должна быть моей, — вырвалось у казака.

— Никогда, лучше смерть!

— Должна и будешь!

— Никогда!

— Ну если бы ты не была ранена, то после того, что ты сказала, я сегодня же послал бы в Рашков и велел бы привести монаха, а завтра был бы уже твоим мужем. Тогда что? Не любить мужа и не приголубить его — грех. Ой ты, благородная княжна, тебя оскорбляет любовь казака? А кто же ты теперь, что я для тебя мужик? Где твои замки, бояре и войска? Что же ты сердишься и обижаешься? Я взял тебя на войне, и ты пленница. О, если бы я был мужиком, а не рыцарем, я постегал бы тебя по белым плечам нагайкой, научил бы уму-разуму и потешился бы твоей красотой и без попа.

— Ангелы небесные, спасите меня! — прошептала княжна.

— Я знаю, почему моя любовь оскорбляет тебя, почему ты противишься мне! — продолжал он. — Ты для другого бережешь свой девичий стыд, но пока я жив, этому не бывать! Шляхтич, голыш, хитрый лях! Только посмотрел, повертел в танце — и взял всю, а ты, казак, терпи и бейся лбом об стену! Но я достану его и сдеру с него шкуру. Знай, что Хмельницкий идет на ляхов, я тоже иду с ним и разыщу твоего голубчика хоть под землей, а когда вернусь, то принесу, как гостинец, его вражью голову и брошу ее тебе под ноги.

Елена не слышала последних слов атамана. Боль, гнев, раны, волнение и страх лишили ее сил; страшная слабость овладела всеми ее членами, глаза ее потухли, мысли спутались, и на без чувств упала на подушки.

Богун несколько времени от гнева не мог вымолвить ни слова на губах его появилась пена, но вдруг он увидел эту беспомощно опущенную голову, и с губ его сорвался дикий нечеловеческий крик:

— Она умерла! Горпина! Горпина!

И с этими словами он грохнулся на землю.

Горпина вбежала в комнату.

— Что с тобой?

— Спаси, спаси! — кричал Богун. — Я убил ее, мою душу, мой свет!

— Что ты. одурел?

— Убил, убил! — стонал казак, ломая руки.

Но Горпина, подойдя к княжне, тотчас же увидела, что это не смерть, а глубокий обморок, и, выпроводив за дверь Богуна, стала приводить ее в чувство.

Княжна вскоре открыла глаза.

— Ну, теперь ничего! — сказала колдунья. — Ты, видно, испугалась его и обмерла, но это ничего, все это пройдет, и ты поправишься. Ты, девушка, здорова, как орех, и долго еще проживешь на свете и познаешь счастье.

— Кто ты? — спросила слабым голосом княжна.

— Я - твоя служанка, он мне велел быть ею.

— Где я?

— В Чертовом Яре. Тут совсем пустыня, кроме него никого не увидишь.

— И ты тут живешь?

— Это наш хутор. Я — Донцова; мой брат полковник у Богуна и водит добрых молодцов на войну, а я сижу здесь и буду стеречь тебя в этой золоченой комнате. Видишь, какой терем? Как жар горит! Это все он привез для тебя.

Елена посмотрела на красивое лицо девки, которое, казалось, было полно искренности.

— А ты будешь добра ко мне? — спросила она ее.

Белые зубы молодой колдуньи блеснули между улыбнувшихся губ.

— Конечно, буду! — ответила она. — Но и ты будь же добра к атаману. Он славный молодец, он тебя…

И ведьма, наклонившись к уху Елены, стала что-то шептать ей, наконец разразилась смехом.

— Прочь! — крикнула княжна.

Глава III

Два дня спустя, утром, Горпина с Богуном сидели под вербой у мельничного колеса и смотрели на пенящуюся над ним воду.

— Береги ее, не спускай с нее глаз, чтобы она никогда не выходила из яра, говорил Богун.

— У яра к реке выход узок, а здесь места довольно. Вели засыпать выход камнями, и тогда мы будем здесь, как на дне горшка; а если мне нужно будет, то я найду себе выход

— Чем же вы живете?

— Черемис сеет под скалами кукурузу, разводит виноградники и ловит птиц. А к тому и вы много привезли. Она ни в чем не будет нуждаться, разве не достанет только птичьего молока. Но не бойся из яра она не выйдет, и никто не узнает, что она здесь, если только не разболтают об этом твои молодцы.

— Они присягнули мне, что не скажут. Они верные молодцы, не разболтают, хоть дери с них шкуру. Но ты сама говорила, что к тебе, как к ворожихе, ходят люди.

— Иногда приходят из Рашкова, а когда проведают, то еще Бог весть откуда Но все они ждут у реки и в яр не входят — боятся. Ты видел кости? Находились такие смельчаки, которые хотели войти, — это их кости.

— Ты их убила?