Огнем и мечом

Мир вокруг дрогнул, словно бы стал ярче и четче на миг. Мне стало жарко, я непроизвольно дернулась, настолько велико было желание немедленно вскочить и что-то делать.

Воспоминания Доры, незамутненные, насыщенные, хлынули в мое сознание рекой.

Чужие грубые руки, унизительная боль, вызывающее омерзение тепло, чужая влага, смешанная с собственной кровью, бегущая по голым ногам. Затоптанные чужими сапогами доски родного дома.

Старший брат, идущий в веренице таких же, как он, со связанными общей веревкой руками. Черные хлопья, оседающие на белый снег, и тошнотворный запах горелого мяса. Сидящий на заборе крупный ворон.

Я, порывисто вздохнув, сжимаю крепче зубы, пристально вглядываясь в чужую память.

Следующее воспоминание мне знакомо – вспышка божественного знака в бане на тонкой руке сидящей рядом принцессы. Оторопь, страх, непонимание, жгучее любопытство и смущение. Неловкость и одновременно воодушевление.

Сглотнув подступившие не вовремя слезы, я стараюсь сосредоточиться, «пролистывая» воспоминания девушки, намеренно не задерживаясь даже на тех, что мне были любопытны. Мое любопытство тут неуместно. Пусть Дора мертва, но это ее воспоминания и ее чувства, и мне нужно отнестись к ним с уважением.

Лицо Альвина… Оно всплывает достаточно часто. Почти так же часто, как лица некоторых женщин, что двигались вместе с Дорой в обозе.

Мои рубашки, выстиранные трудолюбивыми руками девушки, такие белые и мягкие, каких она никогда не носила.

Чувство страха, круто замешенное на любопытстве. Обрывки разговоров о смерти старосты и казни храмовника.

Обрывки разговоров с Альвином… Я невольно прислушиваюсь, всматриваюсь в воспоминания, когда звучит мое имя.

Ей меня жаль. Она мне сочувствует, ведь я – женщина, которой пришлось надеть доспехи и повести за собой войско. Альвин отвечает ей, что я не женщина, а принцесса, дочь короля. Что мне все по плечу и я сильнее, чем любой из идущих следом. Я ощущаю укол ревности, что испытывает Дора, и невольно усмехаюсь.

Глупая! Альвин сказал честно и прямо, так, что лучше и не придумать. Я – не женщина. Ни к чему было ревновать…

Где-то рядом раздается карканье. На фоне сереющего неба я вижу глазами Доры пролетающего над обозами ворона.

Алая крепость. Любопытно косящие глаза молодых храмовников. Вежливые, приветливые. Доре тут нравится.

Черные, лоснящиеся перья, застилающие все. Чужой голос, мягкий, доверительный. Снова Альвин. Всепоглощающее чувство страха и бессилия.

Я встряхиваю головой, цепляясь за воспоминания, и всеми силами возвращаю его назад. Слишком много воронов и этот голос…

Черные перья ускользают из воспоминаний как непонятное забытье, временное помутнение. Скрипнув зубами, я продолжаю смотреть в память девушки и наконец нахожу нужное.

Большая черная птица сидит во дворе крепости на задранных к светлеющему небу оглоблях ремонтируемой телеги без задних колес. Дора кормит его краюшкой хлеба, аккуратно гладя по глянцевым перьям. Птица клюет лениво, косит по сторонам то одним, то другим глазом.

Рука Доры замирает. У меня резко начинает болеть голова, но я, впившись ногтями в ладонь, буквально вцепляюсь в это воспоминание и понимаю, что девушка видит не то, что происходит на самом деле. В ее воспоминаниях я вижу лицо мужчины неопределенного возраста с короткими вьющимися волосами и мягкими чертами лица. Он выглядит испуганным, но Дора этого не замечает. Торопливый голос, повелевающий, порабощающий сознание, велит девушке вынести какую-то мою вещь. Дора внезапно сопротивляется. Робко, вяло, но противится этому приказу. Она говорит, что не воровка и что нельзя просто так брать вещи принцессы.

Головная боль нарастает, перекидывается с висков на затылок, сжимаясь, словно тяжелый металлический обруч.

Чародей мешкает, давление на разум усиливается. Мягкие, вкрадчивые пояснения о том, что принцессе угрожает опасность, он лишь хочет помочь. Просьба принести что-то незначительное, любая пустяковая мелочь, лишь бы была как можно ближе к телу, сгодится. Девушка уже не сопротивляется. Она просто не имеет на это сил.

Я спешно пролистываю воспоминания. Ворон-чародей всплывает всего несколько раз – Дора приносит ему шнурки. Тонкие кожаные шнурки.

Мои пальцы сами по себе касаются косы, которая завязана именно таким шнурком.

Все же магистр был прав… вещь незначительная для меня, но находящаяся максимально близко к телу. Я никогда бы не заметила пропажи. Что же пошло не так? Зачем заставлять Дору убивать меня собственноручно?

Небольшая комната. Какая-то кладовая с инструментами… Неловко снимается верхнее платье, под ним широкий пояс, за который засовывается топор. Дора некоторое время барахтается в верхнем платье, просовывает голову в вырез. Поверх грубого сукна надевается еще один пояс, а платье чуть вытягивается из-под него, чтобы скрыть холодящее бок лезвие топора. Она поднимает с пола ведро, в котором плещется немного воды, вешает на его край чистую и сухую тряпку и выходит из каморки.