Одноклассницы

«Ну такая знаешь, с надувными губами, острыми скулами, нарисованными бровями, сиськи тоже искусственные. В общем, инстаграмщица по полной программе. Они там все по одному лекалу сделаны. И без мозгов. Надо же было додуматься – лежа в «красной зоне» под капельницами жрать какую-то китайскую дрянь для похудения. Там на баночке одни иероглифы, ни слова по-русски. Хрен знает, что там за наркота. И врачам, разумеется, ни слова не сказала. А сегодня бац – сознание потеряла, попутно голову о железную кровать разбила, когда падала. Ягода малина, блин. Фамилия у нее такая – Малина.»

«Она жива?»

«Пока да. В реанимацию сволокли. Вся жопа в мыле. Присесть некогда. Одни идиоты вокруг,» – бушевала Астахова.

Марина смотрела на нее во все глаза и не узнавала. В этой усталой женщине с мешками под глазами, резкими носогубными складками, грубым голосом и циничным отношением к окружающим (не со зла, неизбежная профессиональная деформация медика со стажем) не осталось ничего от высокомерной зануды и аккуратистки Астаховой или от затравленной косыми взглядами выпускницы, прикрывающей фартуком выпирающий живот.

Что делает с нами жизнь? Куда деваются нежность и беззащитность, мечтательность и романтичность? Идут на растопку? Когда и как мы превращаемся в заморенных циничных теток? Можно ли соскочить с этого безумного поезда и остаться собой? Той, которой ты заканчивала школу, бегала на свидания, встречала рассветы?

Марина будто увидела себя со стороны, глядя на Астахову. Ведь и та ее не сразу узнала, значит и Марина стала совсем другим человеком. Незаметно, исподволь, словно та самая вода, которая камень точит, жизнь превращает романтиков в прагматиков, лириков в циников, робких в наглецов, а деликатных в хамов. Или все это изначально прячется где-то глубоко внутри каждого из нас, а потом просто просачивается наружу?

«А кого ты тогда родила?»

«Мальчика. Взрослый дядя уже. Тоже медик. Стоматолог.»

«Мы тогда помнится все гадали кто отец ребенка. Извини за нескромность, но не могу не спросить.»

«Да ладно, чего уж там. Дело давнее. Мамедов.»

«Мамедов? Не может быть!»

«Почему не может? Я знаю, что вы с ним в школе тоже это самое, еще до меня.»

«Да бог с тобой. По углам обжимались, тискались, но дальше ни-ни. Хотя он, конечно, уговаривал.»

«Не врешь? А меня то дуру уговорил. Лестно было, что он тебя бросил и ко мне переметнулся. Ты для меня в школе как заноза в заднице была. Завидовала тебе страшно. Смешно вспомнить.»

«Ты серьезно? Почему? Мы и не дружили то никогда. Так, постольку-поскольку,» – изумилась Марина.

«А черт его знает,» – пожала плечами Астахова.

Одноклассницы замолчали.

«Второй раз одноклассница ко мне в отделение попадает,» – задумчиво сообщила Астахова.

«Да? А кто была первой?»

«Бодрова. Это еще до ковида было. Она тут всего на сутки задержалась. Тяжелая была. Почти сразу в реанимацию отправили. А потом все. Черный мешок.»

«Она умерла???»

«Да. Ты не знала? Года два как. Печень отказала. Так-то. Ладно, пойду я, поспать надо, пока никто больше не скопытился.»

Утром, сразу после суток, Астахова вырулила со стояки и поехала собирать передачу на зону. Занятие было привычным. Сыну дали пять лет. Отсидел он уже почти два.

Оксана. 45 лет.

Температура у Леры спала только к утру. Оксана, спавшая урывками и бессчетное количество раз втыкавшая дочери подмышку градусник, чувствовала себя зомби. Она по-быстрому сварила куриный супчик выздоравливающему ребенку, растолкала Андрея, надавала инструкций по кормлению, лечению дочери и домашним делам и поплелась на работу. В такие дни, после бессонных ночей она особенно остро ощущала свой возраст. Да, очевидно, что она больше не юная козочка, прыгучая и заводная, а старая выдохшаяся кляча, везущая неподъемный воз. И сил у нее больше нет.

Хорошо хоть Андрей работает сутки через трое. Можно вывернуться и не брать больничный по уходу за ребенком, дорабатывая по вечерам. После работы Оксана добралась до дома, мечтая только о постели. Лера радостно выскочила ей навстречу: «А что ты мне купила?»

«Ничего зайка. Разве Вы не ходили с папой в магазин?»

Дочь отрицательно замотала с головой и упрямо полезла к ней в сумку. Оксана нахмурилась, повесила пуховик на крючок и, не снимая сапог, прошла на кухню. На плите стояла пустая кастрюлька из-под супа. Раковина была забита грязной посудой. Из переполненного мусорного ведра вываливалась сложенная коробка из-под пиццы. В холодильнике было пусто: ни йогуртов, ни молока, ни овощей. Ничего из того списка, что Андрею велено было отоварить. Оксана опустилась на табуретку и прислонилась затылком к стене. Дочь тут же влезла к ней на колени. Лобик у нее был прохладным на ощупь, и ей не терпелось поделиться с мамой подробностями своего скучного дня. Оксана немного послушала ее щебетание и пошла в комнату.