Одноклассники smerti

Дима

Не зря Полуянов так гордился своими контактами .

Опер, что вел дело об убийстве Коренковой, позвонил ему на следующий же день после ареста Степана. Без особой радости в голосе сообщил:

– Взяли убивца.

И рассказал, что забрался тот далеко, аж в Воронежскую область, и закрывали его менты местные, из райцентра. Так что пока то да се, а дней пять пройдет, прежде чем душегуба в Москву доставят.

– Хреново, – отреагировал Дима.

– А что ж хренового? – изумился опер. – Висяк с плеч!

– Он чего, уже раскололся? – осторожно, чтоб не спугнуть источник , спросил Полуянов – этих ментов никогда не поймешь, что у них открытая информация, а что оперативная тайна.

– Да не. Молчит пока, но долго ли умеючи! – хохотнул собеседник.

О своих сомнениях в Степановой виновности – горячие Надькины речи свое действие все же возымели! – журналист говорить не стал. Деловито произнес:

– Ты лучше вот что скажи. А мне повидать этого Ивасюхина – никак не получится?

– Это только по запросу, – поскучнел опер. – Сам, что ли, не знаешь? Пиши письмо за подписью своего главного. Шли к нам, в УВД, а они уж рассмотрят…

– Недельки через две, – закончил Полуянов.

– А то и все три получится, – поправил опер. – Сейчас отпуска, не до тебя.

– Ясно, – вздохнул журналист. – Но все равно: спасибо тебе. С меня причитается.

– Кто б возражал! – не стал ломаться опер.

Они договорились встретиться «с джином», когда по делу Коренковой выплывет еще что-нибудь новенькое. Дима положил трубку и задумался.

В принципе, кое-какая картинка не криминальной, конечно, драмы, а психологического очерка о безвременно погибшем таланте у него в голове уже сложилась.

Девочка – больше самоуверенная, чем способная. Ее мамаша – готовая на все, лишь бы сделать из ребенка «звезду». Ее учительница хотя и понимала, что таланта у ребенка нет, но долгие годы кормила Коренковых посулами о грядущей славе. Ее подруги – самые обычные девчонки, не имевшие никакого отношения к музыке… Милые забавы скучающих старшеклассниц. Запретные удовольствия вроде тайных сигареток или баночки джина с тоником на троих…

И Степан. Который сначала преданно носил неприступной Леночке портфель и ловил каждое ее слово. Потом, устав от роли пажа, переметнулся к более покладистой однокласснице. К его Наде. Спустя годы – когда звезда Коренковой померкла – вновь оказался подле нее. Жил в ее квартире. Делил с ней выпивку и постель. Потом непонятно зачем убил ее. И попытался хладнокровно скрыться.

Надька пусть вся на эмоциях, а права: непонятно, с какой стати Степану было убивать Коренкову? Пьяная ревность? Белая горячка? Но Дима припоминал: Ивасюхин хотя и смотрелся несколько потасканным, но на конченого алкоголика не походил. Не будет такой, даже если перебрал, убивать, потому что мозги сохранил. Проблюется себе тихонечко и спать пойдет. Вот Коренкова – та да, на любую глупость способна. Может, Елена его и завела? Разозлила, распалила настолько, что Степану ничего не оставалось, кроме как ее задушить? В состоянии, как говорится, аффекта?

Дима даже у Надежды спросил – та как раз на кухне крутилась, ужин готовила:

– Надь, а этот Ивасюхин ваш – горячий мужик?

– В каком смысле – «горячий»? – немедленно закраснелась подруга.

– В данный момент я не про секс, – усмехнулся журналист. – Имею в виду: завести его легко? Чтоб он, там, орать начал, мебель крушить?

– Да вообще невозможно, – отрезала Митрофанова. – Флегма еще та. Все бе-е да ме-е… Никаких эмоций. Мы с девчонками его снулой селедкой дразнили.

«Непонятно только, зачем тебе понадобилось эту снулую селедку у подруги отбивать», – мелькнуло у Полуянова.

Но спрашивать не стал – понимал, что новая , внезапно открывшаяся ему Надька все равно правды не скажет. Вместо этого поинтересовался:

– А вот скажи еще: у Степана в школе друзья были?

– Да был один, – пожала плечами Надька. – Такой же доходяга. Васёк Пшеницын.

– Из вашего класса? – навострил уши журналист.

Сегодня ведь, пока Надька на работе была, он раскопал в дальнем ящике стола ее выпускные фотографии. Долго вглядывался в напряженные лица одноклассников, читал фамилии под снимками. И никакого Пшеницына вроде бы среди них не было.

– Нет, он из параллельного, – тем временем ответила Надежда. – Они со Степкой на шахматах сошлись. Вечно, помню, трепались про всякие гамбиты да трехходовки. – В ее голосе прозвучало нескрываемое презрение.

– А я почему-то всегда считал, что ты шахматы уважаешь, – улыбнулся Дима.

– Шахматы уважаю. А дохляков – нет, – отрезала подруга. И строго добавила: – Дим, я, вообще-то, готовлю, а ты процессу мешаешь. Или иди отсюда, или лук порежь.

Он поспешно покинул кухню и, пока Надежда шипела луком и скворчала мясными отбивными, быстренько загрузил на лэп-топе свои базы данных.

Василиев Пшеницыных в Москве оказалось немало, но в Свиблове проживало только трое. А двадцать семь лет было лишь одному из них. Будем надеяться, это тот самый и есть.

Полуянов переписал в блокнот его домашний телефон и повел носом – отбивные, судя по всему, только что схватились поджаристой корочкой.

Он крикнул в сторону кухни:

– Надь! Ужинать скоро будем?

– Через десять минут! – откликнулась она. – Иди пока хлеба порежь!..

Семья, блин, семья. Вкусно – но так предсказуемо…

– Нет, Надька, мне еще один звонок надо сделать! – отмазался журналист. Закрыл от соблазнительных запахов и Надиных ушек дверь и набрал номер Пшеницына.

Недовольный женский голос ответил ему после первого же гудка.

– Могу я поговорить с Василием Пшеницыным? – бархатно поинтересовался Полуянов.

– Он спит, – отрезала дама.

Самое, конечно, время спать – ранний вечер, Дима в кои-то веки домой точно по КЗоТу явился.

– И когда он проснется? – кротко спросил журналист.

– К восьми должен. Ему на смену к девяти, – сухо пояснила собеседница.

«До чего трогательно! – возликовал про себя Полуянов. – Кто-то еще в ночную смену работает!»

Он сказал тетке, что перезвонит через часик, и отправился дегустировать Надюхин ужин. А между салатом и нежной отбивной как бы между делом он спросил: