Однажды темной зимней ночью…

Он вспоминает голос Мейбл тогда, за обедом, и как ее глаза избегали его взгляда.

Я говорю: и почему это мужчины не могут оставить все как есть? Почему им обязательно надо за все хвататься и…

И тут должен был наступить момент, когда он явится пред публикой в зените славы, об руку с Мейбл. Момент, когда его приглашают в великосветские дома на обеды, званые завтраки и пикники на взморье. Глаза его туманятся, слезы скатываются по вискам в уши. «Мейбл», – не то стонет, не то зовет он, но теплая рука жены не ищет его руки, мягкая губка не увлажняет его пылающий лоб. Где она? Почему не сидит у его постели? Дверь в ее келью открыта. Теперь он уже жаждет слышать быстрые чиканья ее ножничек.

Солнце уже вовсю припекает, когда его вырывает из сна всеобщий заунывный плач. Он пытается сесть в постели. Он не желает прозябать на обочине жизни; ему надо срочно выяснить, что происходит. Мир вокруг него вертится и кружится. Чтобы унять головокружение, он впивается взглядом в металлическую кружку, отсвечивающую на столике у его кровати. На ощупь она гладкая и прохладная, внутри плавает дохлая муха. Он с отвращением кривит лицо, но делает долгий глоток и снова закашливается. Замечает, кто-то вернул на стену картину с селки.

Сначала он опасается, что когда встанет на ноги, то голова закружится еще сильнее, но ему удается доковылять до оконца и опереться о стоящий рядом стол. Он выглядывает в окно, видит, как внизу по городу двигается пышная траурная процессия. Головы черных коней украшены султанами из черных страусовых перьев. Похоронные дроги обвешаны черным крепом и богато украшены черными лентами. Сзади идет толпа горожан. Рыбачки, отблески солнца на приставшей к рукам рыбьей чешуе. Краснощекие стряпухи в испятнанных жирными соусами фартуках. Дворецкие и лакеи в затрепанных ливреях. Провожать в последний путь и оплакивать погибшего ребенка сбежался весь город.

Здесь же плакальщики, как он и велел, рты перекошены в излияниях скорби, траурные наряды чисты и аккуратно застегнуты. У каждого в руках по жезлу. Как нелепо они выглядят здесь; у престижного особняка в Мейфэре они бы, пожалуй, смотрелись хоть куда. А на этой кривой улочке они совсем не к месту.

Сколько же прошло дней с тех пор, как нашли тело мальчика, гадает он: один, два, три? Он живо представляет себе, как в городок въезжает джентльмен из Королевского общества и сразу натыкается на траурную процессию. Что он подумает? Этот спектакль – этот цирк – только отвлечет его мысли от великой находки Виктора. Слабые подозрения перерастают в тяжелую уверенность. Так это они нарочно, они вознамерились накрепко связать мальчика с обнаруженной мной громадиной, думает Виктор, и кончится тем, что мое великое открытие навеки свяжется с горестными воспоминаниями о смерти ребенка и о том, как его оплакивал весь город. Он все стоит у окна, от его возмущенного фырканья запотевает стекло, он уже забыл, что сам подал мысль о пышном погребении; он думает только о своем плезиозавре, который дремлет в сыром погребе лавочника, тускнеет, теряет блеск.

* * *

Теперь в мозгу у Виктора засела одна мысль: он и его громадина должны во что бы то ни стало убраться из этого городишки. Не может он больше дожидаться письма от господ из Королевского общества и их посланца, который то ли прибудет, то ли нет. Он сам доставит им свое чудовище; он отдаст распоряжения, чтобы его сегодня же морем отправили в Лондон на шняве «Юнити», чтоб укутали мягкой тканью и прочно закрепили в трюме веревками. И пусть только попробуют остановить его, пусть только заикнутся, что сначала чудовище нужно отдраить, отполировать, сделать глиняные слепки, прежде чем сдвинуть с места, – не выйдет, чудище его, и он распорядится им по собственному усмотрению.

Он бредет по улице, пот градом катится по спине, щекам. Мир крутится и вертится, как при морской болезни. Вокруг себя он слышит перешептывания. Стоящая на пороге дома женщина при виде него отступает за дверь. Девчонка, торгующая мелкими окаменелостями, шарахается от него и пускается наутек. Он сплевывает в платок вязкую мокроту.

Горожане не желают смотреть на него, упорно отводят взгляды, как будто это он убийца, как будто он чудовище, как будто он хотел, чтобы мальчишка погиб! Он оступается на шатком булыжнике мостовой, но ухитряется устоять на ногах, и в этот момент ему кажется, что позади мелькнула рыжая голова. Он резко оборачивается. Девочка с куклой-голяшкой смотрит на него в упор темными пустыми глазами.