Однажды темной зимней ночью…

Не думаю, что когда-нибудь в жизни видел кого-то в таком безмерном ужасе, в каком сейчас Джо; он ежится и приседает под плотоядно ухмыляющимися ему со стен зелеными рожицами и кубарем катится по полу, когда кто-то швыряет в него сплетенной из веток боярышника оленьей головой.

Джо снова хватают, но он выдергивает руку и изловчается бежать полусогнувшись, а поджидающие у двери мужчины погоняют его снопами прочь из дома. Джо удается немного пробежать по двору, но вскоре он падает, увязнув в глубоком снегу, и не успевает подняться до того, как его достигают бросившиеся за ним вдогонку. Крауленд с сыновьями теперь подначивает остальных преследовать Джо, родители сажают на плечи детей, чтобы легче бежалось по снегу.

Мальчонку в красной вязаной шапке, оказавшегося в авангарде размахивающей снопами толпы, отец спускает на землю, и он бросается к Джо, чуть замирает в нерешительности, а потом хлещет Джо по голове куда беспощаднее других, разрывает ему ухо, норовит вонзить острые сучки остролиста Джо в глаза и между пальцами.

Наконец по команде Крауленда Джо ставят на ноги, тычками и свистом гонят на дорожку под тисами, вовсю охаживая ветками остролиста, когда он спотыкается.

Мюррей тащится им вслед, умоляет прекратить избиение, зовет Джо. Я тоже иду следом, но к моменту, когда мне удается достичь дальнего конца дорожки, Джо и его преследователи уже скрываются во мгле, одни только голоса доносятся со стороны дороги.

Боже, теперь они запели.

Полный торжества и радости хор поднимается над воплями Джо, в которых больше не осталось ничего человеческого. Скорее, они походят на те, что издавал бы пес под ударами кухонного ножа.

Голоса постепенно растворяются вдали, меня увлекает за ними. Какое-то время я ступаю по их следам, все вокруг усыпано ошметками хвои и обломанными веткам остролиста, по снегу вереницей змеятся капельки крови. Но вскоре снег заваливает следы, и я бреду как слепой. Во всяком случае, так мне кажется. На самом же деле неведомая сила направляет меня на каждой развилке, на каждом повороте, и я не в силах ей сопротивляться, не в силах повернуть назад или избежать развязки.

Вот от проселка отходит тропинка. Вот мост через замерзшую речку. Распахнутые ворота. Темное поле. Три облезлые лошадки пугливо жмутся к стене. Их пугает нечто, чернеющее на краю белого покрова замерзшего пруда. Мертвец, наполовину погребенный непрекращающимся снегопадом.

* * *

Вот и все. Этим, собственно, все и кончилось. Случилось это так давно, что, казалось бы, легче легкого усомниться в правдивости моих воспоминаний о том дне. Но они приходят ко мне, живые и яркие, живее и ярче прочих моих воспоминаний, – особенно под Рождество.

Если я решусь пересказать их Дэвиду, он ополчится на них со своей логикой, уж я-то знаю, и ему даже доставит удовольствие просеивать мои чувства сквозь сито своего анализа и строить гипотезы на фактах, которые не получится отрицать.

И конечно, он выяснит, что Солеварная ферма действительно существует и человека по имени Мюррей Оксбарроус на самом деле нашла в постели мертвым его жена и следствие не смогло установить, намеренно ли несчастный принял столько таблеток разом. Дэвид прочитает все слухи и домыслы, связывающие Мюррея со смертью некоего Джо Гулла, чей труп был найден поблизости от фермы, но только чтобы убедиться, что все это – не более чем слухи.

Нет, Дэвид не станет отрицать, что я ездил на Солеварную ферму, но заявит, что мои воспоминания ложны, построены исключительно на том, что я читал о ферме и ее окрестностях. Это единственный рациональный вывод, скажет Дэвид. А как насчет Крауленда? О нем нигде нет ни единого упоминания. А Хелен, та ради собственной же безопасности, должно быть, держит язык за зубами. Но тогда откуда я знаю о Крауленде?

На это Дэвид ответит, что я выдернул эту личность из какой-нибудь другой истории, которую слышал. Наш ум – тот еще барахольщик, Эд, приберегает все что ни попадя.

Но мне-то доподлинно известно, что все случившееся – не выдумки. И какие бы подробности ни отметал Дэвид как сомнительные и неправдоподобные, для меня они все равно останутся голыми фактами. И главный факт в том, что Джо Гулл уже несколько лет как был мертв, когда явился ко мне за помощью в церковь Святого Петра.

В следующие дни после возвращения с Солеварной фермы, когда я терялся в догадках, что из приключившегося со мной было реальным, пугался, что я лишаюсь рассудка, единственное, в чем я находил для себя хоть какой-то смысл, так только в том, чтобы воспринимать случившееся как великую притчу о смирении. Или о честности. Потому что, будь я честен с собой, я бы признал, что мне хотелось, чтобы Джо больше верил мне, чем Богу. И тогда я не услышал бы зова свыше; во мне звучал бы только собственный голос. Меня потому и направили на Солеварную ферму: чтобы указать мне мое истинное место, убедить, что мне отведена роль всего лишь безгласного очевидца Божьего промысла.