Однажды темной зимней ночью…

– Разврат и безнравственность.

– Нынче он сплошь и рядом, – отзывается экономка. – Разврат этот.

– Малый растерял последние остатки рассудка, – говорит дворецкий тоном, намекающим на недомыслие со стороны мистера Пембла.

Экономка хмурит брови.

– Так оно и есть.

– Всенепременнейше.

* * *

Перед Ньюгейтской тюрьмой толпы народу. Нет, казнь через повешение не предполагается проводить публично, просто денек выдался на диво погожий для января, грех в такую погоду не выйти на улицу. Нэн тоже стоит в толпе. Когда подходит время казни, она роняет несколько слезинок по непутевому мистеру Пемблу.

В тот же день, но уже после обеда, Нэн достает из личных закромов под своей кроватью потертую коробку от сигар. Внутри серебряный наперсток, прядь седых волос, несколько засохших цветков и фотокарточка.

Она очень долго вглядывается в фотокарточку. Затем чиркает спичкой и подносит к ней огонек. Фотобумага коробится, занимается пламенем, а с ней и жуткая ухмылка Лили Уилт. Нэн бросает карточку в камин. Какое-то время неподвижно стоит рядом, погруженная в глубокие раздумья о жизни и смерти и о том ужасе, которой таится промеж них. Ближе к вечеру она умудряется съесть половину пирога с крольчатиной.

Лора Перселл. Кресло Чиллингема

Сначала Эвелин почувствовала, как что-то укололо щеку. Потом уши – ощущение было звенящее, саднящее. А вот конечности онемели.

Она попала в какое-то сырое, очень холодное место. Когда попыталась шевельнуться, боль пронзила ногу и заставила охнуть. Веки разомкнулись, и Эвелин увидела… пустоту. Огромное бесцветное пространство.

Наверное, она умерла. Она в чистилище, а иголки колют ей спину в наказание за грехи.

Не успела Эвелин об этом подумать, как тишину вокруг нее нарушили. Где-то рядом тяжело дышал зверь. Эвелин напряглась, не в силах поднять голову. Зверь запыхался; приближаясь, он трамбовал снег лапами.

Эвелин могла лишь хныкнуть и закрыть глаза. Зверь рыскал все ближе, сопел рядом с ее ухом. Вот он лизнул ей рот теплым липким языком.

– Уходи! – простонала Эвелин.

Но мохнатый зверь вытянулся поперек ее груди, защищая Эвелин, обозначая как свою собственность. Ей стало нечем дышать, а студеный воздух огласился страшным воем.

Вдали послышались глухой стук и хруст. Кто-то окликнул ее по имени.

– Хорошая девочка! – похвалил мужчина. – Хорошая собака!

Эвелин медленно открыла глаза, и все прояснилось. Огромное пространство сверху оказалось не преисподней, а небом со снеговыми тучами; на груди у нее лежал не дикий зверь, а собака породы бигль, подзывавшая хозяина.

Поле ее обзора заслонили лица – джентльменов, которых Эвелин едва узнавала, и любимые черты ее сестры Сьюзен.

– Эвелин! – закричала Сьюзен. – Эвелин, ты ушиблась?

– Кажется… да, – прохрипела Эвелин. – Я не помню… что случилось.

– С ветки упал снег, и ваш конь испугался, – пояснил красивый джентльмен. – Он понесся к конюшне с седлом, болтающимся у живота.

Все верно: они охотились. И не дома, а в другом поместье, в Чиллингем-грендж. Джентльмен, заговоривший с ней, – это сам Виктор Чиллингем. Он склонился над ней. Добрые внимательные глаза осматривали ее тело, выискивая повреждения.

От стыда Эвелин едва дышала. Мало того что она упала с коня на людях, опозориться ее угораздило в гостях именно у этого джентльмена.

У джентльмена, брачное предложение которого она категорически отвергла.

– Тебе нужно скорее в дом, не то замерзнешь, – забеспокоилась Сьюзен. – Встать сможешь?

Эвелин подняла руку, чтобы оттолкнуть бигля. Даже такое движение причиняло боль.

– Простите, что создаю проблемы, но… Боюсь, что нет.

* * *

Доктор пристально посмотрел ей в глаза. От него пахло настойкой опия и пиявками.

– Вне сомнений, травма пренеприятнейшая. Череп не поврежден, но симптомы сотрясения мозга будут. Тошнота, головокружение. Я ни в коем случае не стал бы срывать ее с места.

Мать поднесла к губам носовой платок.

– Эвелин, как же тебя угораздило? Ты в жизни с лошади не падала. А единственный раз, когда нам нужно, чтобы все прошло идеально…

Эвелин поудобнее устроилась в кресле-лежаке. Сломанную ногу приподняли, предварительно наложив шину и перебинтовав. Нога чесалась, как искусанная блохами.

– Извини, мам, я не виновата. Меркурий понесся.

Доктор открыл свой саквояж и стал выписывать рецепт лекарства.

– Вот, принимайте дважды в день. Я заеду узнать, как у вас дела. Пока предписываю вам постельный режим. Минимум движений и никакого волнения.

– Но это невозможно! – выпалила мать. – В крещенский сочельник ее сестра выходит замуж, Эвелин – ее свидетельница.

– Простите, мадам, но тут ничего не поделаешь. Здоровье превыше всего. Предотвратить воспаление мозга у вашей дочери – самое важное для меня.

Мать, очевидно, так не считала. На Эвелин она посмотрела с неприкрытой яростью.

– Мадам, мне прислать счет мистеру Чиллингему или…

– Нет, господи, нет! – вскричала она. – Сегодня мы и без того создали ему предостаточно неудобств. Обратитесь к моему мужу. Он в бильярдной.

Доктор поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

Мать сделала глубокий вдох и поправила кружевной чепец.