Однажды темной зимней ночью…

Воздух в гостиной пропитан густым, тяжелым благоуханием лилий, которых тут легионы. Каждое утро их доставляют бережно спеленутыми охапками к задней двери особняка изо всех оранжерей страны. Лилии в разгар зимы, подумать только! Когда земля скована морозами, а окна в узорах инея! Цветочные тезки усопшей источают такой же явственно колдовской дурман, что и сама усопшая Лили, единственная дочь мистера Румольда и миссис Гвиневры Уилт, обитателей завидно роскошного особняка на Ганновер-сквер в Лондоне. Дом погружен в скорбь. Все зеркала завешаны траурными покрывалами, маятники во всех часах остановлены. Портьеры на окнах плотно задвинуты, дверной молоточек подвязан полоской траурного крепа. Домашние изъясняются шепотом, прислуга – возводя очи горе.

Пембл возится с фотокамерой, что-то подкручивает, настраивает, то подойдет ближе, то отойдет дальше, потом останавливается поглядеть. И глядит. Глядит, глаз не отводит.

Горничная деликатно покашливает. Пембл смаргивает и возобновляет свои фотографические манипуляции.

Что за чудные пританцовки совершает мистер Пембл вокруг своей мудреной штуковины, Нэн такого сроду не видывала. Как опасливо касается ее пальцами, можно подумать, боится, что она его цапнет или вскачь умчится из гостиной. Он с виноватым видом шарит под свисающей с нее хламидой, накрывается ею, выныривает, хмурит брови, передвигает то букет, то кофейный столик. Откуда же ей знать, что мистер Пембл – большой художник в своем деле и даже алхимик. Сей юноша умеет запечатлеть душу усопших, их сокровенную сущность. Самый их облик в момент, когда они отплывают в свое последнее путешествие. Сей юноша мастерски управляется со стеклянными пластинами и меркнущим светом, с фотографическими химикатами и порошками. Чтобы создавать изумительные фотографии, на которых умершие оживают, пышут здоровым румянцем, запечатленные для вечности свеженькими, целехонькими, в расцвете сил (какого бы возраста ни были). Пембл умеет запечатлевать последний трепет отлетающей души и сохранить его для потомков.

Но только не сегодня.

Сегодня руки у Пембла дрожат, голова идет кругом, он дышит учащенно, точно ему не хватает воздуха.

– Не будете ли вы любезны, – обращается он к горничной, которая все еще отирается у портьер, – подать мне стакан воды?

Но и в опустевшей с уходом горничной комнате он все равно чувствует нечто странное: неуютное, пугающее ощущение, что за ним наблюдают.

* * *

Нэн Хоули на четвереньках ползет через гостиную, заметая испитые чаинки. Дальше случается вот что: рамка фотокарточки опрокидывается, свечи гаснут, ей в коленки задувает ледяным сквозняком. Нэн садится на корточки, в руке метелка. Поднимает хмурый взгляд на затянутый черным крепом гроб. Отполированная стенка затуманивается, точно от чьего-то дыхания. Проступают буквы, как будто их выводит чей-то палец.

Л. И. Л. И.

Нэн поднимается на ноги, бросает суровый взгляд на тело в гробу. Оно источает сияние, ладони сложены как в молитве – праведница, да и только. Разве что мисс Уилт праведницей отродясь не была, куда ж в праведницы с такими губищами – порок промеж них ишь как сочится. Нэн замечает игривый блеск из-под смеженных век.

– Вот что я вам скажу, мисс, лежите-ка вы как лежите, – твердо говорит Нэн. – И не вздумайте тут разгуливать.

* * *

Снаружи дневной свет меркнет, под занавес устраивая целое представление. Верхушки крыш словно выгравированы на затянутом бурым маревом небосклоне. На улицах кипит восхитительно предпраздничная суета. Продавцы жареных каштанов, апельсинов, лавки сияют газовым светом, по мостовой бесконечные вереницы двухколесных экипажей и омнибусов, повозок и тачек.

Однако пансион миссис Пич, как всегда, мрачно-безрадостен.

Высокий узкий обшарпанный дом с угрюмыми треугольниками фронтонов и щелястыми окнами. В вестибюле темень и промозглый холод, на несколько градусов ниже, чем на улице.

Пембл взбегает по лестнице, ящик с фотографическими принадлежностями закинут за спину, чтобы не мешал при подъеме. Этим вечером для него главное – не напороться на миссис Пич.

Дверь в ее комнату распахивается, ноги шаркают по коридору.

– Мистер Пембл, на одно словечко…

Пембл переходит на галоп, достигает своей комнаты и быстрее запирает за собой дверь.

Жгучий вопрос свербит в мозгу. Он засел там с момента, как Пембл отошел от гроба молодой женщины, и с тех пор его терзают адовы муки сомнений.

Смеет ли он надеяться, что у него получится правдиво передать ее облик? С помощью яичного белка и своих кюветок с азотнокислым серебром?

Сумеет ли он передать неземную красоту Лили Уилт?

В мансарде, где он занимает две комнаты, Пемблу отравляют жизнь неизбывные запахи вареных потрохов и лука, как и косые, безалаберно разновысокие скаты потолка. В этом своем жилище он приспособился вжимать голову в плечи, поскольку часто стукается головой и все никак не привыкнет ни к острым углам наклонных потолочных балок, ни к шатким половицам. Меньшую из комнат он приспособил под фотолабораторию.

Это здесь он проявляет сделанные снимки.