Однажды темной зимней ночью…

– Какие они душечки. Можно подумать… лет сто просидели в чулане, живой души не видя.

Мори засмеялся, и у Таниэля кольнуло сердце, ведь обычно Мори бывало ох как нелегко рассмешить.

– Зато какие приветливые, прямо куда там.

Таниэль пошел на двор загнать в дом Шесть, потому что уже сильно похолодало и с неба сыпались хлопья снега. Вернувшись с Шесть на кухню, Таниэль застал Мори возле открытой духовки. Тот словно в трансе наблюдал, как язычки пламени пляшут на угольях в топке.

– Ты как, в порядке? – спросил встревоженный Таниэль.

– Все приглядываешься, не впаду ли я в истерику? – Мори поднес руку поближе к огню. – Может, ее сейчас обожжет, а может, нет. Видишь, а мне и дела никакого. Совсем. Разве не поэтому многие люди без всякой боязни играют с морем? Они попросту не могут помнить, каково это – утопнуть, если слишком заиграешься. Для этого надо самому попробовать: умереть там, утопнуть или обжечься. А иначе никак. Ты вот, например: тебе ведь кажется, что ты никогда не умрешь, что ты бессмертен, да?

Таниэль рассмеялся и поставил на огонь чайник.

– А все-таки можешь ты объяснить, почему твой дар здесь не действует? – спросил он.

– Нет, не могу. Но такое впечатление, что… – Мори склонил голову набок, – вроде как такие места отрезаны от остального мира. Есть еще другие. И всегда это маленькие уголки: несколько квадратных миль там, несколько – тут. Одно такое есть в России. Еще несколько – в Гималаях. А почему оно так, не знаю.

Таниэль оглянулся на него, не веря своими ушам: лишившись пророческого дара, Мори заговорил с акцентом. И как иначе? Мори прожил в Англии всего несколько лет, а чтобы с японского переучиться на беглый английский или с английского на японский, лет десять, почитай, требуется, никак не меньше. Таниэль отлично усвоил это; на себе, можно сказать, испытал. Он-то думал, у него неплохо получается, но стоило кому-то заговорить с ним о политике, единственное, на что сподобился его разум, – ляпнуть, что ему нравятся осьминоги.

Шесть тем временем не сводила глаз с камина. Поскольку печка давала достаточно жара, камин не разжигали. Через дымоход на него уже падал снег.

– Тут в топке дохлая кошка, – сообщила Шесть. – Можно я ее потрогаю?

Таниэль приготовился узреть нечто ужасное, но в топке среди золы виднелся всего лишь свернутый колечком скелетик.

– Не тревожь его. Неспроста его тут положили. Здешние жители испокон века так делают, чтобы отгонять ведьм.

– Испокон века – это в смысле пару последних недель? – уточнила Шесть.

– Да нет же, сотнями лет.

– Лежал бы он здесь сотни лет, давно рассыпался бы от жара.

Шесть была права. Таниэлю вспомнилась смотрительница с ее древним песнопением. Наверное, в здешних местах сохранились и другие древние обычаи.

– Может, здесь это считается жестом вежливости.

* * *

Снег падал всю ночь. Таниэль знал это по себе, потому что часа в два пополуночи как от толчка проснулся в саду. Он стоял босиком в снегу возле калитки, повернувшись лицом к черным водам озера.

Должно быть, он проснулся оттого, что весь промерз. Он стоял без пальто, в одной пижаме, и свистевший в камышах ветер до костей пробирал его колючим холодом. Таниэль опустил взгляд на землю, на свои руки, на мерцающие воды и силился понять, снится ли ему особенно правдоподобный сон или вся эта дичь происходит с ним наяву. Он с силой хлопнул себя по запястью.

Боль он чувствовал. Значит, бодрствовал.

За те мгновения, пока его мозг осознавал, что он стоит во дворе и, видимо, как лунатик, ходил во сне, внутри, под сердцем, все туже сворачивался клубок, а когда окончательно пришло осознание, клубок враз размотался, и Таниэля захлестнула паника, а тело сотрясала крупная дрожь.

Он бегом бросился к дому и с грохотом толкнул дверь, правда, притворил ее намного тише, вспомнив, что его спутники спят. Ему пришлось немного постоять на пороге, прижимаясь лбом к двери, чтобы разобраться, что его так сильно напугало. Хождение во сне еще не означало, что с ним творится нечто ужасное, – просто он немножко выбит из колеи.

С мороза прохладный сланцевый пол казался почти раскаленным.

– Ты в порядке? – на ступеньках лестницы стоял Мори. Он в недоумении взял свисавшее с перил толстое одеяло и машинально расправил его. Поверх пижамы Мори набросил черное кимоно и подпоясался белым кушаком, отчего смахивал на только что посвященного в церковный сан.

Таниэль хотел было рассмеяться и сказать, что все путем и с ним просто приключился забавный казус. Но произнес совсем другое:

– Какое там, я только что проснулся в саду у калитки, а теперь у меня, кажется, сердечный приступ.

Мори спустился с лестницы, положил ладонь на грудь Таниэля и немного подождал, как будто прислушиваясь.

– Никакого приступа. Со мной тоже такое случалось, когда мои братья ушли на войну. Так что жить будешь. – Мори похлопал его по руке. – Сомнамбулизм, значит. Как я понимаю, это что-то новенькое?

– Такого со мной никогда раньше не бывало.