Однажды темной зимней ночью…

Стэнли мирно спал, воздух с тихим свистом выходил из его носа. Ни за что не позволю, чтобы его разбудили; я положила руку ему на спинку, и его умиротворенность передалась мне. Между тем топот продолжался: вверх по лестнице, вниз по лестнице. Иногда он удалялся на верхнюю площадку, и у меня вспыхивала надежда, что зловещий визитер уходит; время от времени шаги замирали, и я ликовала про себя: «Ну вот! Наконец-то кончилось!». Но топот неизменно возобновлялся.

Таким же манером по дому метался Лайль, когда бывал сильно не в духе. Я спешила спрятаться от него где-нибудь в уголке, едва заслышав, что его шаги участились и приобрели целеустремленность, а он, расхристанный – полы сюртука раздуваются парусами, сорочка расстегнулась – вихрем врывался в одну комнату за другой, хлопал дверями, отдергивал гардины, пока не находил меня. Он хватал меня за запястья и приближал ко мне красную, пышущую злобой физиономию, желая прямо мне в лицо излить свою ярость. Если я отдергивала руки, бывало только хуже.

Так вот, я оставалась в постели и слушала, как мой неведомый сосед кругами мечется по дому. И как меня угораздило сбежать от одного злобного субъекта туда, где меня поджидал не менее злобный другой? Неужели таково ниспосланное мне наказание, размышляла я, наблюдая, как постепенно бледнеет узкая полоска окна, возвещая о наступлении рассвета. Неужели я приговорена вечно тащить этот камень на шее?

Постепенно откуда-то с ближних холмов стали доноситься блеяние овец и прощальные уханья совы. Затем, точно добрая сиделка у моей постели уняла мои страхи, я отдалась на волю мыслей о мирных утренних сценках: вот с каминной решетки сгребают побелевшую золу; в кастрюльке на огне греется молоко; голова склоняется к обтрепанному молитвеннику. То были сценки из благородного мира, доброго и обыденного для меня, который, как мне верилось, я когда-нибудь снова обрету. И когда утро вступило в свои права, я наконец уплыла в беспокойную дрему. К тому времени, когда проснувшийся Стэнли зашевелился и обвил ручонками мою шею, зловещие шаги за дверью уже стихли.

* * *

Я молилась про себя, чтобы в доме нашлась какая-нибудь еда, потому что выглядела более чем нелепо в ночной сорочке с чужого плеча; Стэнли же в своей совсем утопал, рукава были безмерно длинны ему, и, пока мы пересекали лестничную площадку, он в попытках выпростать из рукавов свои маленькие ручки то и дело производил ими нечто вроде месмерических пассов. Голова у меня гудела от недосыпа, однако в свете дня дом едва ли выглядел прибежищем потусторонних сил, зловещими готическими развалинами; скорее, он был запущенным и обтрепанным, а худшие его изъяны легко бы устранились несколькими рулонами веселеньких обоев. Спускаясь по лестнице, я бросила взгляд на черный гнутый стульчик в холле, куда накануне повесила свою накидку. Плитки пола под его ножками темнели грязными лужицами стекшей с нее дождевой воды, а вот самой накидки на стуле не было.

Я схватила Стэнли за руку, прикинувшись, что хочу поддержать его, чтобы не оступился.

– А здесь кто-то побывал, – сказала я, стараясь, чтобы голос излучал спокойствие и беспечность, хотя сердце бешено колотилось в груди, а в ушах стучала кровь.

У подножия лестницы я украдкой бросила взгляд в гостиную и снова увидела на плитках пола темные пятна высохших лужиц там, где побросала свою одежду: она тоже исчезла. Престранное чувство пронзило меня, все тело бросило в жар и тут же в леденящий холод, я одновременно вспотела и задрожала. Кто-то побывал в доме и без моего ведома ходил по этим комнатам. Чья-то неведомая рука выжала мои промокшие чулки; чужак вывернул наизнанку фланелевые панталоны, совсем недавно прилегавшие к моей голой коже! Эти жалкие пожитки, напоминание о самой жуткой ночи в моей жизни, – вот все, что у меня осталось! И их трогали чужие руки, перекладывали, обыскивали, выворачивали!

Я не могла вздохнуть и была уже на грани обморока, когда открылась задняя дверь и вошла женщина средних лет с ведром в руках. На ее круглом лице застыло выражение усталого недовольства, и я сразу поняла, кто прибрал оставленные мною вещи. Выражение ее лица ничуть не изменилось, когда она увидела меня, хотя моего мальчика разглядывала с удивлением.

– Доброе утро, – поздоровалась я. И, взяв Стэнли за плечи, выдвинула его перед собой, но вопреки моему маневру она, боюсь, успела заметить, как бесформенно обвисло под сорочкой мое тело. Она не поздоровалась в ответ, а только поставила на пол ведро и уставилась на меня, как будто ждала каких-то слов.

В конце концов она проворчала:

– Так это вы развели здесь свинарник?

– Я миссис Лайль, – заговорила я уверенно, старательно удерживая на лице широкую улыбку. – А это мой сын Стэнли.

Она метнула в моего мальчика острый, понимающий взгляд и слегка кивнула.

– Вы были наверху? – спросила я.

– А то как же, и уж насмотрелась, чего вы там натворили.

Я крепче сжала плечи сына.

– Такого больше не повторится, – сказала я.