Однажды темной зимней ночью…

Старинный дом Твейтов, куда мы прибыли, для меня и моей сестры издавна имел дурную славу. Сами мы никогда в нем не бывали, зато сюда заезжал отец, и, на наш с сестрой взгляд, куда чаще, чем требовалось. Он мог целый год, а то и больше, не заглядывать в дом Твейтов, но если объявлял, что приглашен кое-куда «в окрестностях Скиптона» или едет «по делам в Бредфорд», мы с Марианной понимающе переглядывались, зная, что дом Твейтов как раз в тех краях. По молодости наш отец был весьма хорош собой – он и поныне оставался видным мужчиной, – так что нам казалось очевидным, каким занятиям он там предается. Я воображала себе пышное убранство дома: крикливо-роскошную мебель, устланные толстыми коврами полы, занавешенные тяжелыми гардинами окна, набитые экзотическими напитками горки, легкий шелест новых нарядов – поэтому мне простителен легкий всплеск любопытства, с каким я ожидала, пока отец отпирал дверь.

Внутри не обнаружилось ничего, даже отдаленно напоминающего мои грезы. В тесном холле горела единственная свеча, обшарпанные серые стены источали запах нежилой кислятины, как будто в доме давно никто не жил; за холлом виднелась темная гостиная, скудно обставленная в уродливо-старомодном духе. Воистину никакой любовнице не пришлась бы по вкусу такая обстановка. Отец опустил Стэнли на кушетку в гостиной, а я все стояла в холле, охваченная страхом и унынием. Вода стекала с носа, капора, манжет. Я сняла накидку и повесила на спинку старинного черного стула, изогнутого по безобразной моде двухсотлетней давности.

– Ну вот что, мисс, – произнес отец. «Мисс» он выговорил жестким, повелительным тоном, как если бы обращался к кому-то, посягнувшему на его любимое место в купе поезда, – теперь я вас оставлю.

– Куда же вы в такую непогоду? – взмолилась я. Меня до смерти пугала перспектива остаться вдвоем со Стэнли в этом мрачном, неприветливом доме. – Останьтесь. Умоляю. Здесь для вас наверняка найдется комната.

– Нет, я в гостиницу, надо посмотреть, как там наша карета, если она, конечно, добралась туда. А если нет, стало быть, нужна моя помощь, чтобы вытащить ее из грязи. – Он вздохнул, и его вздох ясно говорил: конечно, Люсинда, ты уже можешь отдыхать, у тебя-то других дел, конечно, нет.

– Но, папочка, – снова воззвала я к нему. Я обвела взглядом каменные полы и холл, такой унылый и голый, цветов и то не поставили, чтобы как-то оживить это жилище к моему приезду. Все убранство холла ограничивалось лишь побуревшей литографией со зловещей картины «Плот “Медузы”»[3] в черной рамке. – Вы и правда оставите нас здесь? Совсем одних?

Отец молчал.

– Папочка, – повторила я, разражаясь рыданиями. Он не выносил моих слез, но я не имела другого способа разжалобить его. Единственное, что мне оставалось, – беспомощные мольбы, вот единственное оружие, каким я располагала. – Неужели вы не поможете мне?

– Девочка моя, – молвил он, – в этом и состоит помощь.

* * *

Стэнли весь дрожал, когда я подняла его с кушетки, мокрые волосы облепили голову и источали трогательный запах беззащитного зверенка, сразу напомнивший мне о его младенчестве. Он стоял молчаливый и безучастный, не испытывал ни малейшего любопытства, не порывался изучить новое место, как в том милом отельчике в Скарборо, куда я вывезла его на отдых, назвав это каникулами, или в доме Марианны, где нам пришлось искать прибежища, когда у меня кончились деньги. Я всегда принимала это радостное возбуждение от нового места за его естественное свойство, думала, что, куда бы ни привезла Стэнли, он везде будет достаточно весел и счастлив, но в этом доме его жизнерадостность исчезла без следа. Мы отважились подняться по лестнице и обнаружили две спальни. Первая, просторная, но странно неприветливая, была обшита по стенам потемневшими панелями. Сначала мне даже показалось, что в ней нет окна, и только потом я заметила, что прежде широкий оконный проем тоже почти весь забран стенными панелями, лишь на самом верху оставался узенький просвет. Вторая спальня помещалась этажом выше, вверху лестницы, и размерами была поменьше, но более приветливой.

– Здесь и будет твоя спальня, – сказала я Стэнли. Он снова не произнес ни слова, а только засунул в рот большой палец.

Вода в тазу для умывания до костей пробирала холодом, но с этим я ничего поделать не могла. Я раздела Стэнли, и, пока обтирала его губкой, скрестив его ручки на маленькой белой грудке, он дрожал и хныкал.

– Не надо, мамочка! – кричал он, отбиваясь от меня, но я крепко держала его, наверное, чересчур грубо, но единственно из желания побыстрее покончить с мытьем. И тогда он оттолкнул меня с силой. – Нет!

– Да как ты смеешь? – прикрикнула на него я. Глаза у меня загорелись, как и кожа на плечах там, куда уперлись его маленькие ладошки.

– Я хочу домой! – его голосок срывался. Я с трудом выносила эту сцену. – Зачем мы сюда приехали?

Я сгребла его за плечи, но он пронзительно взвизгнул и вывернулся из моих рук.

– Ты как себя ведешь?! – воскликнула я, а он снова закричал.